Тридцать восемь сантиметров

– Она правее, Эдвард, – спокойно ответила миссис Лиланд и отхлебнула шерри, который держала для готовки.

– Добрый вечер, Долли! С днем рождения, Макс! – Рита Мобалеку протопала по дорожке и влажно чмокнула меня в губы. – Ты сегодня не при параде?

– Не успел переодеться, Рита, – толстуха потрепала меня по голове, а потом стерла пальцем следы помады на моих губах.

– Беги, малыш. Сегодня твой день, – она была в боевой раскраске центральноамериканских валькирий: тени фосфоресцировали даже в сумерках, губы укрытые пятимиллиметровым слоем помады грозили катарактой. Гиппопотамиха несколько терялась на этом фоне. Ей было мало мизерных количеств косметики содержащихся в тюбиках Ланкомов и Л’Ореалей, все приобреталось оптом в ведрах. Нанося раскраску, жена моего сдобного начальства пользовалась шпателем, так удобней. Я улыбнулся ей, самой лучшей улыбкой из своих запасов.

Части пазла

Голову миссис Моба седлала великолепная коробка из-под свадебного торта. Все производители упаковки из Метрополии должны были сдохнуть от зависти, глядя на нее. Она трехслойна и украшена веселыми васильками. Нет, это не коробка! Это был сам торт в потеках сливочного крема и тянущейся помадки. Модель запрещена во многих странах из соображения гуманизма. Самые строгие запреты, уверяю вас. Пару лет в кандалах, три года галер. Ее фотографии могли вызвать народные волнения и демонстрации диабетиков. Она была фруктозно – сахарозно – сорбитная. Потрясающая! Ошеломительная!

– Как тебе моя новая шляпа, Макс? – толстуха мяла в руках заморенного котенка. Сейчас мода на чистокровных домашних любимцев, главное – что бы они были маленькими, сообщила она. Пэрис Хилтон всюду носит с собой мальтийского бульдога, а у жены мэра – пудель. Я сообразил, что породистое украшение миссис Гиппо, ее Ланселот оторвал у какой-нибудь помойки пару минут назад. Заморыш злобно шипел на меня, а потом впал в кататонию, прижатый к мощной груди.

– Тебе очень идет, Рита, – заверил я, Мастодонт довольно ухнул, закуривая сигару. Пакет он взгромоздил на террасу, отчего пол ощутимо дрогнул.

– Я же тебе говорил, что это имениматика, дорогая?

– Никогда не понимала, когда ты говоришь по-китайски, Мими.

Вот оно что! Китообразный, оказывается, ни много ни мало – Мими! Меня, едва не взорвало смехом. Мими! Ее счастливый Мими оглушительно высморкался, ловко уворачиваясь от содержимого мясистого носа.

– Это значит, ох…льно, дарлинг.

– Надень свою синюю рубашку, она тебе очень идет, – жеманно произнесла Носорожиха. – и белые брюки, помнишь, ты надевал их. в прошлом месяце?

Она старательно избегала упоминания о госпитале. У нее большое сердце, такое же, как у Его величества. Бившееся где-то там, под слоями сала. И я ей нравился. Этот странный русский с запутанной биографией. Растрепанный, с воспаленными глазами. Покосившись на изможденную жертву паразитов, зажатую в ее лапе, я пошлепал наверх, оставив голодных супругов Моба на попечение тиа Долорес.

Интересно, придет ли Кони? Ворот рубашки топорщился. Аккуратно расправив его, я глянул в зеркало. Из него на меня смотрел только что вылупившийся птенец попугая. Волосы, сбритые в клинике, уже отросли, но неровно. Там где были наложены швы, они щетинились. Под глазами пролегли глубокие тени. Пальцы… На руки я смотреть избегал. В общем, вид был тот еще. Совершенно не боевой.

«Я хочу тебя увидеть, Макс».

Я. Хочу. Тебя. Увидеть. Я повторил это про себя, разделяя слова паузами. Звучало обнадеживающе. Было мало женщин, которые хотели меня видеть. Еще меньше было тех, кого хотел видеть я сам. Я вздохнул. Снизу раздавались голоса, куда вплетался знакомый перхающий кашель. Прибыли великие больные этой части вселенной – супруги Рубинштейн.

– С днем рождения, Макс, – развалина делал мне многозначительные таинственные знаки, около него терся еще какой-то полуистлевший манускрипт, облаченный в твидовый горчичный пиджак с заплатами на локтях. Он с легкостью мог оказаться дедушкой нашего ископаемого. Предком, прибывшим из далекого прошлого на паровой машине времени. Такой – с искрами из котла, установленного под задницей путешественника. С истошным свистом по прибытии. Что-то из фильмов братьев Люмьер, только в современной озвучке. Тот факт, что легкий ветерок продувающий веранду домика не сдул его как пепел со стола, вызывал удивление.

Уксусная миссис Рубинштейн легко поцеловала меня, обдавая запахом всех болезней и лекарств вместе взятых. Ни один из приятелей благоверного ей не нравился: толстяк – казался вульгарным, а я безумным, только по одной причине – я был здоров как бык и у меня ничего не болело. А если у человека ничего не болит, то в ее миропонимании это был совсем бесполезный фрукт. Вроде пятой ноги у собаки. Сейчас она относилась ко мне с большей теплотой, чем обычно, потому что я напоминал больного туберкулезом в терминальной стадии, у которого вырвана половина комплекта ногтей.