Тридцатилетняя война

Но лучший залог счастливого исхода своих замыслов Густав-Адольф нашёл в самом себе. Благоразумие требовало, чтоб он был обеспечен всеми иноземными источниками помощи и таким образом оградил себя в своём начинании от упрёка в самонадеянности. Лишь в своём сердце черпал он, однако, мужество и отвагу. Густав Адольф был бесспорно первым полководцем своего века и наихрабрейшим солдатом того войска, которое он сам создал. Хорошо знакомый с тактикой греков и римлян, он создал усовершенствованное военное искусство, ставшее образцом для величайших полководцев последующих времён. Большие неповоротливые эскадроны он уменьшил, чтобы сообщить движениям кавалерии большую лёгкость и быстроту; с той же целью он увеличил расстояние между батальонами. Он располагал свою армию в бою не одной линией, как делали до сих пор, а двумя: поэтому если первая шеренга начинала отступать, могла наступать вторая. Недостаточную численность конницы он искусно возмещал тем, что между кавалеристами расставлял пехотинцев, что очень часто решало победу; о значении пехоты в бою Европа впервые узнала от него. Вся Германия изумлялась дисциплине, которою так доблестно выделялись шведские войска в начале своего пребывания на немецкой земле: всякое распутство преследовалось строжайшим образом, а строже всего — богохульство, грабежи, азартная игра и поединки. Шведские военные законы предписывали умеренность, и в шведском лагере, не исключая палатки короля, не было видно ни золота, ни серебра. Полководец так же внимательно следил за нравственностью солдат, как и за их храбростью. Каждый полк собирался для утренней и вечерней молитвы вокруг своего пастора, и богослужение отправлялось под открытым небом. Во всём этом законодатель был лучшим образцом. Искреннее, глубокое благочестие, которым была проникнута его великая душа, ещё усиливало его доблесть. Равно свободный от грубого неверия, разнуздывающего дикие страсти варвара, и от презренного лицемерия Фердинанда, которое пресмыкается пред божеством и чванливо попирает выю человечества, он в упоении счастьем всегда оставался человеком и христианином, в смирении своей молитвы — героем и королём. Все тяготы войны он переносил наравне с последним рядовым; посреди чёрного дыма сражений в душе его царил свет; всё объемля взором, он забывал о смерти, окружавшей его; на пути к страшнейшей опасности всегда можно было найти его. Природная смелость слишком часто заставляла его забывать, что он должен дорожить собой как полководец, и он закончил свою царственную жизнь как рядовой солдат. Но вслед за таким полководцем трус и храбрец равно шли к победе, и от его всеохватывающего орлиного взгляда не укрывался ни один геройский подвиг, вдохновлённый его примером. Слава повелителя пробуждала во всём народе восторг и чувство собственного достоинства. Гордясь таким королём, финляндский и готландский крестьянин охотно забывал свою бедность, солдат радостно проливал кровь, и высокое одушевление, которое один человек сообщал всему народу, надолго пережило своего творца.

Насколько необходимость войны казалась бесспорной, настолько расходились мнения относительно того, как должно её вести. Даже мужественному канцлеру Оксеншерна наступательная война казалась слишком смелой. Силы бедного и честного короля представлялись ему слишком незначительными в сравнении с несметными богатствами деспота, который распоряжался всей Германией, как своим достоянием. Опасливые сомнения министра были опровергнуты дальновидными соображениями героя. «Если дожидаться неприятеля в Швеции, — говорил Густав, — то, потеряв одно сражение, мы потеряем всё; наоборот, если мы удачно начнём в Германии — мы победим. Море велико, и, оставаясь в Швеции, нам придётся охранять её обширное побережье. Если неприятельский флот проскользнёт мимо нас или наш флот будет разбит, то мы ничем не сможем воспрепятствовать высадке неприятеля. Во что бы то ни стало надо отстоять Штральзунд. Пока эта гавань открыта для нас, мы господствуем над Балтийским морем и будем всегда иметь свободное сообщение с Германией. Но если мы хотим защищать Штральзунд, нам нельзя прятаться в Швеции, нам необходимо переправиться с армией в Померанию. Поэтому не говорите мне больше об оборонительной войне, в которой мы потеряем наши важнейшие преимущества. Швеция не должна видеть в своих пределах неприятельского знамени, а вашим планом мы ещё успеем воспользоваться, если нас побьют в Германии».