Триггер

Вытираю руки, когда случается неожиданное. Откуда-то справа — то ли из кухни, то ли из спальни — раздаётся хлопок, приглушённый вскрик, а следом звон. И через пару секунд голос Насти — тонкий и заполошный:

— Папа! У мамы кровь!

Твою мать…

Сердце начинает колотиться так, что воздуха не хватает. Выбежав из ванной, пытаюсь понять масштабы катастрофы, но ни хрена не выходит. Потому что испытываю какой-то животный страх. Он необъяснимый и дикий, такой, какого не испытывал уже очень давно.

— Всё нормально! Насть, всё нормально. Просто на стекло наступила, — пытается успокоить дочь Катя, а Наська уже едва держится. Вижу, как плечики подрагивают и сама она в игрушку вцепляется.

— Вас что, вообще одних оставить нельзя? — как можно веселее спрашиваю я, но голос хриплый, и успокоить Настю выходит хреново.

— Лампочка взорвалась, а я сдуру шагнула… босиком.

Катя стоит, поджав одну ступню, с которой по пальцам стекают алые капли. Как идиот пару секунд не моргая смотрю на её ноги, выглядывающие из-под домашнего платья до колена. Изящные, стройные, от одного вида рот слюной наполняется. И чувствую себя грёбаным извращенцем, раз в такой момент думаю о том, как они смыкаются на моей пояснице.

— Так, Настюх, ты давай пока с поля боя дуй. Поросёнка своего уложи спать, например. А мы сейчас маме первую помощь окажем. Потом я жрать сготовлю и тебя позовём. Идёт?

— Идёт… А мы…

Малая замолкает, так и не спросив того, о чём хотела, просто разворачивается и уходит, очевидно, решив, что «мама» в хороших руках.

— Садись давай, сейчас гляну, не осталось ли в ноге стекла, — киваю на стул, и стоит только Персидской начать отнекиваться, повторяю с нажимом: — Садись, я сказал.

Порез оказывается неглубоким, а вот ощущения, когда промываю его перекисью, осторожно держа ногу Кати в ладони — запредельными. Реально как током бьёт — раз, другой, третий. И уже начинаю молиться, чтобы стояк было не видно, когда поднимусь с корточек.

— Что Вадим сказал, когда мы с Настей уехали? — задаёт вопрос Персидская, и я вскидываю на неё глаза.

Вот. Отличный вопрос, который тут же отрезвляет. Прям холодом по нутру проходится. И видимо, это отрезвление нужно не только мне, потому что вижу, как смущена жена шефа.

— Да ничего вроде.

— Вадим — и ничего?

— Да. Вадим и ничего. Я ему пояснил, что Настя в тебе Таню увидела. Это мама её.

Опускаю взгляд сжимая челюсти. Кровь остановилась, теперь можно спокойно убрать руки и перестать трогать чужую жену. Но я почему-то так и сижу, держа её ступню. И тут случается странное — Персидская протягивает руку и осторожно, будто я из хрусталя, убирает с моего лба прядь волос. Вот теперь уже смотреть на неё снова сил нет, потому что окончиться может тем, за что уже через пять минут мысленно себя распну сотню раз.

— Я пойду посмотрю, чего там Настя делает. Потом приду, приберусь и еду сварганю. А ты сиди, отдыхай.

Чёрт… Это ведь приносит боль. Физически ощутимую, когда по нутру она разливается, и ничего с ней не поделать. Только смириться и терпеть. Потому что триггеры, подобные этому, не лечатся, с ними можно только научиться сосуществовать.

Когда вхожу в спальню, где царит полумрак, обнаруживаю Настю лежащей на кровати Кати — в этот момент совершенно не хочется думать, что Персидская спит здесь с мужем — в обнимку с поросёнком. Мелкая дрыхнет, даже не укрывшись толком краем покрывала.

— На-асть! — зову её, впрочем, негромко.

Это мой шанс после сказать себе, что я пытался, хотя уже понимаю, что не хочу будить ребёнка.

Подхожу и укутываю её плотнее, а она даже не шевелится, настолько устала, что вырубилась на раз. И видимо, останется здесь на всю ночь, ведь подспудно я уже решил, что не стану забирать её от «мамы». Не потому что Насте бы этого хотелось, а потому что так мне самому, в первую очередь, кажется правильным.

Прекрасно…

***

Снова знать, что в этой квартире есть мужчина, который зашёл не просто на пять минут, довольно странно. И ещё более странно то, что меня это будоражит. До сих пор помню прикосновение его пальцев к моей ноге и мои, чисто бабские, мысли — у меня же никакого педикюра! Только если кого-то это и волнует — только меня.

Не могу остаться равнодушной, когда вижу в глазах Ильи желание. Его и объяснить-то трудно, когда оно вот такое, как будто его тщательно и тщетно пытаются сдержать в узде. Это не похоть, когда мужчина уже мысленно поимел женщину во всех мыслимых и немыслимых позах. Это именно желание, неконтролируемое, сиюминутное, но сильное. Такое же, как и у меня, когда не сдержалась и прикоснулась к нему, тут же мысленно обругав себя за это трижды.

Пока пытаюсь подняться и, прихрамывая, начать убирать осколки, чутко прислушиваюсь к тишине. Кажется, что вот-вот услышу, как Илья снова забирает Настю и уходит, так и не сказав мне ни слова. Глупости… Они останутся. Хотя бы на ужин. Нам обязательно нужно поговорить с Ильёй, но при дочери наверное делать это будет неуместно.