Трильби

После минутной гробовой тишины, какая бывает на похоронах, когда первая горсть земли падает в могилу, публика снова безумствует, и Ла Свенгали, которая никогда не поет на бис, кланяется направо и налево, стоя среди моря цветов, затопивших сцену.

Наступает главный и заключительный номер программы. Оркестр в быстром темпе играет четыре вступительных такта „Impromptu“ Шопена (ля минор), и вдруг с головокружительной внезапностью Ла Свенгали начинает свою партию и поет мелодию „Impromptu“ — без слов. Словно легкая нимфа, уносящаяся в вихре радостной игры,» она вокализирует эту фантастическую пьесу, как не сыграть ее ни одному пианисту и ни одному роялю не издать звуков, столь бесподобных!

Каждая отдельная фраза драгоценна, как брильянты чистейшей воды, нанизанные на золотую нить. Чем выше и звонче она поет, тем упоительнее, и ни одной певице не спеть выше и звонче!

Волны мягкого, нежного смеха, самая суть юности, невинной, великодушной, пылко откликающейся на все, что есть в природе естественного, простого, радостного: свежесть утра, журчанье ручья, рокот ветряной мельницы, шелест ветра в дубравах, песня жаворонка в поднебесье; прохлада и солнце, благоухание цветов на рассвете и аромат летних лесов и полей; вешние игры птиц, пчел, бабочек и разных зверушек; все краски, и звуки, и запахи, которые принадлежат счастливому детству, счастливому первобытному состоянию в благословенных, теплых странах, знакомые нам или доступные пониманию большинства из нас, — все это есть в голосе Трильби, когда она, заливаясь плавными, певучими, искрометными трелями, чаруя россыпью хрустальных ноток, поет свою дивную песню без слов!

И слушатели чувствуют и вспоминают вместе с нею. Никакие слова, никакие изображения не передали бы всего этого так неотразимо, так вдохновенно. И слезы, льющиеся из глаз растроганных до глубины души французов, — это слезы чистого сердечного умиления при воспоминании о самом заветном! (На самом деле Шопен, может быть, думал совсем о другом — об оранжерее, например, с орхидеями и лилиями, с туберозами и гиацинтами, ну, да ведь все это не относится к делу, как сказал бы Лэрд по-французски.)

Она поет медленную часть, адажио, с его капризными фиоритурами: пробуждение девственного сердца, первый трепет чувств, заря любви, ее тревоги, страхи, надежды. Бархатные, мощные, глубокие грудные ноты подобны раскатам огромных золотых колоколов, вокруг которых плещутся и звенят маленькие серебряные колокольчики — колоратурные бисеринки, которые она роняет с высоты своего неповторимого, небывалого голоса.

И снова быстрая часть, воспоминания детства, только темп все стремительнее. О, с какой быстротой, но как отчетливо, как громко, звонко, нежно! Нет, таких звуков никто никогда и не слыхивал — они перекрывают оркестр, они затрагивают самые сокровенные струны души, они полны несказанной радости; ливень струй брызгами рассыпается в воздухе, кипит и пенится, разбивается о камни, сверкая на солнце!

Гений, чудо вселенной!

«Ни признака напряжения, ни малейшего усилия. На лице Трильби широкая ангельская улыбка, рот раскрыт, белые зубы ослепительно сверкают, и, тихо покачивая в такт головой, она послушно следует за палочкой Свенгали, рассыпаясь трелями все быстрее, выше, звонче!..

Еще одна-две минуты, и все будет кончено! Как фантастический фейерверк под конец праздника, как тающие бенгальские огни, голос ее замирает вдали, отдаваясь эхом отовсюду, — еле слышное дуновение, но какое! Последний взлет, хроматическая гамма на нежнейшем пианиссимо до верхнего ми! Последняя искра угасла в воздухе. Тишина.

Минутная пауза, и несметная толпа, охваченная единым порывом, встает — в воздухе мелькают шляпы, платки, зал бушует, гремят овации, несутся неистовые крики: „Виват, Ла Свенгали! Брависсимо, Ла Свенгали!..“

Рядом с женой на сцене стоит Свенгали, он целует ей руку, они кланяются и удаляются, занавес закрывается за этими удивительными артистами, но раздвигается для них снова, и снова, и снова!

Таков был дебют Ла Свенгали в Париже.

Он длился не более часа, из которого добрая четверть ушла на приветствия и овации!

Автор, увы, не музыкант (как, безусловно, уже выяснили его музыкальные читатели), он скорее почитатель легкой, чем серьезной, музыки. Он глубоко сожалеет о неуклюжести и неубедительности своей смелой (и несколько самоуверенной) попытки вспомнить впечатления тридцатилетней давности, воскресить незабвенную, драгоценную память о премьере в концертном зале Цирка Башибузуков.

Если б я мог привести здесь серию двенадцати статей Берлиоза, озаглавленных „Ла Свенгали“, которая была перепечатана отдельным изданием из музыкального журнала „Эолова арфа“ и стала теперь библиографической редкостью!