Триллион долларов. В погоне за мечтой

И самое подлое в этом, что долги – это нечто настолько личное, настолько тайное… Большинство людей скрывают свои долги как знак личной неудачи. Они скорее признают, что склонны к сексуальным извращениям, чем то, что имеют долги. Официально ни у кого нет долгов, внешне все счастливы. Нет никаких финансовых проблем, так же, как в викторианскую эпоху нельзя было позволить заметить наличие половых органов.

И что делать? Экономика служит для того, чтобы добыть то, что нам нужно для жизни. Она не работает без денег, они, так сказать, кровь экономики. Но эта кровь больна. Из-за нее экономика разрастается до абсурда, разрушая при этом основы нашего существования. Если бы экономика была живым существом, можно было бы сказать, что у нее что-то вроде лейкемии. Поэтому, если не оздоровить финансовую систему, то все, что мы могли бы сделать для спасения Земли, не будет иметь эффекта. Нужно устранить ошибку конструкции.

Зазвонил телефон. Джон поднялся и только сейчас почувствовал, что глаза болят от усталости. Он посмотрел на часы. Уже половина второго, боже мой! Время, когда следует ожидать сообщений о катастрофе. Он снял трубку.

– Фонтанелли слушает.

– Эдуардо Вакки, – произнес голос, которого он не слышал уже целую вечность. – Извини, мне только что сказали, что ты на Филиппинах. Очень поздно?

– Да. Но я не ложился.

– Речь идет о дедушке, – произнес Эдуардо. – Он умирает. И он попросил меня передать тебе, что хотел бы повидаться с тобой еще раз.

35

Пересадка в Маниле. Самолет в Бангкок. Он отправится дальше, в Париж, с промежуточной посадкой в Карачи, а оттуда во Флоренцию, спустя двадцать шесть часов. Столько нужно было продержаться Кристофоро Вакки, если тот хотел увидеть его.

Джон почти не обращал внимания на окружение, шел туда, куда направляли его телохранители. В аэропорту Манилы словно разверзся ад, в залах и снаружи. Просто невероятно, что самолеты могли приземляться в маслянистой черной дымке, закрывавшей небо, но, по слухам, в других местах дело обстояло еще хуже: говорили, что аэропорт Куала-Лумпура закрыт, в Сингапур ничего не летает; никогда еще не бывало такого, чтобы больницы были переполнены людьми, глаза или дыхательные пути которых не выдерживали смога, уже произошли первые смертельные случаи.

Наконец они поднялись в воздух и вырвались из колокола дымки. Внутри самолета перестало вонять гарью. Джон отмахнулся, когда стюардесса предложила ему напитки; он просто хотел сидеть, прижимаясь лбом к прохладному пластиковому окну. Самолет летел по широкой дуге на запад. Отсюда, сверху, из сверкающей высоты стратосферы туча дыма была похожа на отвратительный черный кочан цветной капусты, простирающийся до горизонта: атмосферная опухоль, растущая, как на дрожжах, и омерзительная до дрожи.

Метастазирующая опухоль у его деда – так сказал Эдуардо. Опухоль обнаружили полтора года назад, она росла довольно медленно, как часто бывает у стариков, и из-за его возраста сделать можно было немного. А теперь все пошло к концу очень быстро. Джону стоит поторопиться.

Интересно, какие упреки придется ему выслушать? Перед лицом смерти padrone не станет ни с чем считаться, откровенно выскажет ему свое мнение. Что он вместе с Маккейном пошел по неверному пути, впустую растратил драгоценное время на построение империи, которая никому не помогает. Что он, Кристофоро Вакки, в нем глубоко разочарован. Что Джон все же оказался не тем наследником.

Лоренцо бы знал. Эта мысль не давала ему покоя, долбила его в одно и то же место, как китайская пытка водой. Уже то, что эта статья нашлась, казалось ему насмешкой невидимых сил судьбы. И не только потому, что ему никогда в жизни не приходили в голову такие мысли, – даже после статьи он только местами понимал, что вообще имел в виду Лоренцо.

«Лоренцо бы знал, – скажет ему Кристофоро Вакки. – Лоренцо стал бы настоящим наследником».

Все в нем трепетало в ожидании момента, когда он снова предстанет перед стариком. А ведь можно было бы легко подстроить опоздание. Как ни крути, путешествие вокруг половины земного шара не пустяк. Никто не стал бы его упрекать.

Никто, кроме него самого.