Трилогия алой зимы

Фуджимото и Нанако восприняли их потрепанное возвращение с удивительным спокойствием. Они уже были снаружи – следили за угасающими столбами дыма вдали.

– Как только тебя подлатаем, – произнесла Нанако, нарушая тяжелую тишину, – займусь едой. Уверена, вы все голодны.

Эми кивнула, и Нанако принялась промывать царапины на ее плече. Исцеляющая сила Аматэрасу не сработала. Эми пыталась, но ничего не вышло. Может, она просто слишком устала. Где-то в доме Широ и Фуджимото занимались ранами Сусаноо и Юмэя. Сам Широ вышел из битвы невредимым.

Нанако закрепила последнюю полоску бинта.

– Вот. Теперь сиди смирно, отдыхай, а я попробую справиться с твоими волосами. Они спутались еще хуже, чем в прошлый раз, когда ты явилась сюда всклокоченная, точно бродячая кошка.

Мико взяла расческу и присела на край ванны за спиной Эми. Несколько минут она работала молча, скрупулезно прочесывая прядь за прядью от концов к корням и закрепляя их заколкой.

– Хочешь об этом поговорить?

Эми невольно дернулась: тон Нанако прозвучал непривычно мягко. У нее задрожали губы. Она так устала. Все тело болело. Но хуже всего была мука, засевшая глубоко в сердце.

Она открыла рот, не зная, что именно собирается сказать… и вдруг слова полились сами собой вперемешку со слезами. Все чувства, которые она хранила внутри, вырвались наружу, словно сломавший дамбу поток; она рассказывала все, что держала в себе под замком с самого начала, все, что не могла ни с кем разделить, – от заигрываний Широ и растущей к нему привязанности до ее признания ему прошлой ночью и его реакции. И того, что он сделал в сражении с Изанаги.

– Он мог все закончить. – Плечи Эми тряслись, всхлипы мешали говорить. – Почему он меня спас? Он ведь ушел тогда. Я ему призналась, а он ушел! Зачем он развернулся и спас меня ценой гибели всего мира?

Эми попыталась взять себя в руки. Нанако сосредоточенно вычесывала особенно упрямый колтун.

– Не скажу, почему он так поступил, – произнесла она спустя несколько минут. – Может, он знает что-то неведомое нам. В мифах и легендах Инари описывают хитроумным, лукавым, бесшабашным… но глупым – никогда.

Эми хлюпнула носом и, вытащив из коробки на столе салфетку, промокнула глаза. Инари коварен и мудр, но Широ?

– В любом случае, – продолжила Нанако, – что сделано, то сделано. Может, он даже не решал. Порой это не выбор. Ты видишь, что твой любимый человек в опасности, и просто действуешь.

– Но он меня такой не считает, – прошептала Эми, и по ее щекам покатились новые слезы. Она прижала к лицу свежую салфетку. – Он обещал больше меня не касаться.

Нанако фыркнула и с силой потянула прядь волос.

– А вот тут нет ничего удивительного. Не знаю, как ёкаи, но ни один мужчина точно не захочет услышать от возлюбленной, что его прикосновение ее оскверняет.

Эми чуть не выронила салфетку из вдруг онемевших пальцев. Так вот что Широ услышал, когда она сказала, что ради него рискует своей чистотой? Что она думает, будто он ее оскверняет?

– Но… но он ведь и так с самого начала знал, что его… что наша… наша близость для меня опасна.

– Ну, судя по его реакции, ваши взгляды разошлись. И после твоих слов почему ему было не уйти? Зачем ему добиваться тебя, зная, что он вызывает у тебя такие смешанные чувства? Тем не менее замечу, что его отношение к тебе не изменилось. Он сегодня предельно ясно это показал.

Эми сжала виски пальцами. «Я не понимал, что ты чувствуешь». Почему ее чувства – ее терзания – так его удивили? Он знал, что близость для нее запретна, но она не останавливала его, когда… Эми закусила губу. Неужели она, сама того не желая, сбила его с толку?

Нанако собрала еще несколько прядей и прочесала концы.

– Моя бабушка была выдающейся каннуши. Как ты знаешь, женщины редко ими становятся, но бабушка была особенной. За несколько лет до ее смерти я была помолвлена и с трудом сохраняла равновесие между личной жизнью и обязанностями мико.

При упоминании помолвки Эми попыталась обернуться, но Нанако повернула ее голову обратно и продолжила работать расческой.

– За день до свадьбы я отправилась проведать бабушку. Я настолько сильно переживала, смогу ли любить своего жениха и быть ему хорошей женой и в то же время оставаться верной ками и хранить макото-но-кокоро, что довела себя до грани срыва. И я спросила бабушку: как мне быть? Она не ответила. Вместо этого она вывела меня наружу, где сохэи расставили мишени. Она взяла лук с единственной стрелой и отдала их мне. «Стреляй», – скомандовала бабушка. Но когда я взялась за тетиву, она подставила мне под локоть ладонь, не давая натянуть ее до конца. «Не могу», – сказала я ей. «Верно, – согласилась бабушка. – Лук – это твоя преданность». – «Жениху или долгу мико?» – спросила я. «А что воплощает стрела?» – спросила она вместо ответа. Я сказала, что не знаю. Бабушка окинула меня взглядом, а потом отпустила мой локоть. «Стрела, – сказала она, – это ни твой жених, ни твой долг мико. Это ты». Я натянула тетиву и спросила, что же тогда воплощает мишень. Бабушка снова внимательно посмотрела на меня и пошла прочь.

Нанако провела расческой по волосам Эми.