Трилогия Мёрдстоуна

Но куда, о куда же пропал Мёрдстоун недавних дней, Мёрдстоун «Последнего обозрения», Хей-он-Уай, Нью-Йорка, Лос-Анджелеса? Каким образом его заменили на этого типа, словно носящего чужие вставные челюсти?

Минерва покосилась на него поверх бокала с шампанским. Понаблюдала, как он бессмысленно кивает в ответ на оживленное журчание, исходящее изо рта Пердиты Холмс. Ей хотелось влепить ему пощечину, завопить: «Эта скучная сучка — руководитель отдела закупок в Метробукс, так прояви к ней капельку уважения, черт подери!»

Она допила бокал и подала молодому человеку в черно-золотом жилете знак — принести еще.

Она не могла все это принять. Так не пойдет. Она глубоко вдохнула (ох, сигаретку бы!) и позволила словам сложиться у нее в голове — не слова, а ряд треклятых надгробий:

Филип не в состоянии написать то, что все называют «Мёрдстоуном-номер-два». (Не говоря уже о «Мёрдстоуне-номер-три».)

Просто не в состоянии.

«Темная энтропия» оказалась великолепным мыльным пузырем.

Филип пронесся по небосклону наподобие той кометы Билла Хейли Бопа или как там ее — и исчез.

Одноразовое чудо.

Эпический великолепнейший Номер-один, но и только.

Кончен бал.

Само по себе, ничего плохого. Масса народа уходила на пенсию с куда меньшим. Несравненно меньшим. По роду профессии Минерва знала не одного сочинителя, зависшего над Номером вторым на долгие годы.

И Филип тут не виноват. Виновата она. Она должна была прочитать его. Человека, а не злополучную книгу. Должна была сказать «Горгоне»: «Окей, вы получили всем бестселлерам бестселлер, переводы на тридцать семь языков, фильм, богатый потенциал для побочных линий, вот это все — но тут и точка. Автор, чтоб его, теперь иссохшаяся саранча. Из него больше выжимать нечего. Окей? Переходим к следующему кандидату».

Однако она ничего подобного не сказала. Потому что, помимо всего прочего, Минерва Кинч не занималась клиентами-мыльными-пузырями.

И у нее не было следующего кандидата.

Принесли новый бокал. К Филипу подбиралась очередная поклонница. От Минервы не укрылось, что он в слепой панике.

Вырисовывались два варианта действий, причем оба не идеальные.

Можно увести его отсюда. Взять за руку и увлечь за собой — по Парк-лейн, к подземному пешеходному переходу, а потом в темноту Гайд-парка. Там, у фонтана «Радость жизни» она поцелует его — с языком, если сумеет вытерпеть, — поблагодарит за все, вытащит из сумочки маленький револьвер с перламутровой рукояткой и одним выстрелом вышибет Филипу мозги из затылка. В принципе, она ничего не имеет против убийства из милосердия, а выстрел потонет в шуме машин. В аргументы «против» входило то, что в сумочке не было никакого револьвера, и то, что, учитывая наряд Минервы и погоду, она еще на полдороге отморозит себе все сиськи.

Или же, когда Филипа объявят победителем, можно помочь ему подняться на ноги, направить на сцену (если на этом снобском фестивале признают такие вульгарные вещи, как сцена), изобразить внезапный приступ месячных болей и поспешить к ближайшему выходу. Домой в Ноттинг-Хилл за одеждой, «евростаром» в Париж еще до полуночи, коттедж во Франции к рассвету, вырвать из стены телефонный провод. А через год вернуться и попытаться восстановить репутацию.

Что угодно — лишь бы не сидеть тут, глядя, как Филип проваливает благодарственную речь, лишь бы не смотреть, как он стоит тут в обвисшем камербанде, точно подмокшая петарда, у всех на виду — живое олицетворение Автора-неудачника в современной пьесе-моралите. Даже не в полноценной пьесе. В пантомиме. В чертовой живой картине.

Были — должны были быть — и другие возможности, но не успела Минерва их придумать, как некто в плаще и длинном седом парике вырос из ниоткуда и ударил в гонг. Почти тотчас же двери Банкетного зала отворились вовнутрь, и толпа унесла ее вместе с ее неврастеническим клиентом навстречу их безрадостной участи.

Они оказались за одним из шести столиков перед самой сценой — да, тут была сцена, с трибункой и синим занавесом, все как положено. За тремя соседними столиками сидели обреченные соискатели из шорт-листа. Они все все знали. Минерва поняла это с первого беглого взгляда. На самом деле, не такого уж беглого; она встретила (и просмаковала) исполненный горечи взор своей заклятой соперницы, Бронвин Айронвод из «Ронсли и Айронвод», двое клиентов которой присутствовали тут в числе проигравших.

Ужин, учитывая торжественность события, оказался менее чем блестящим. Минерва пила — отчаянно, безнадежно. Вместе с ней и Филипом за столиком сидело еще четверо: чудовищно нервная аристократичная девица по имени Джонни из рекламного отдела «Горгоны»; Глория Раусел из Би-би-си — с виду (и, вероятно, в самом деле) глубоко беременная; кто-то из «Амазона», кого Минерве надо было бы очаровывать, но больно уж влом; и один из членов жюри, профессор Гейтхедского университета в области изучения утопии. Этот все время ужина только и делал, что с пессимистическим вожделением пялился на ее грудь.