Трилогия Мёрдстоуна

— Хм. Каждый за себя, говорю я. Оставить тебе штучку?

— Ты все еще тут.

Грем восхищенно покачал головой.

— Всю ночь не спамши, а востер, как шило. — Он дожевал последний банан и мрачно обозрел Филипа. — Посмотреть на тебя, Мёрдстоун, можно подумать, у тебя костный мозг в башмаки вытек. В чем дело-то? Ромлян не пришелся по вкусу?

— Ты его читал?

— Что за кретинский вопрос? Я эту клятую штуку написал!

— Ты?

— Да, я.

— Кажется, я тебе не верю.

— Язви меня, — нетерпеливо сказал Покет. — Кому какое дело, кто там что написал? Уж только не тебе. Вот уж нет. Ты был рад-радешенек поставить свое имя на мои Невзаправдашние Гроссбухи, так что нечего теперь стоять тут, точно надгробие девственницы, и недотрогу корчить.

Филип кротко кивнул — и немедленно о том пожалел: в глазах потемнело. Он выпрямился и сказал:

— Только этот Гроссбух взаправдашний.

— Не целиком. Как по мне, так выдуманные отрывки самые красочные.

Филип добрался до дивана и опустился перед гремом на колени, склоняя голову.

— Сними с меня эту пакость, Покет.

— Ага. Вот теперь мы готовы, да? Даже требовать Уплаты не надо?

— Просто сними ее.

— А волшебное слово? Магическое?

— Пожалуйста.

Покет подался вперед и стащил цепочку через голову Филипа. Взяв Амулет бледной рукой, он несколько мгновений рассматривал его, а потом спрятал под куртку.

— Ну что, легко вышло, а, Мёрдстоун? И всех-то делов. Кто бы подумал? Кстати, ты так и собираешься весь день простоять, уткнувшись носом мне в мотню?

Филип ползком добрался до своего кресла. В стакане виски, который он оставил там много часов назад, плавала дохлая синяя муха, а пахло от него жженым пластиком. Но Филип все равно отглотнул.

Покет не сводил с него глаз.

— Сдается мне, не такого конца ты желал.

— Не такого. — Слова вырывались из горла сдавленным карканьем. — Ужасный конец. Уродливый. Неправильный! Извращение какое-то!

— Правда.

— Да его все возненавидят! «Горгона», Голливуд, все. Меня распнут. Минерва мне яйца открутит!

— Удачи ей. У меня это не получилось.

— Он такой… безнадежный.

— Резковато замечено, Мёрдстоун.

Филип запустил обе руки в волосы.

— Я умею писать тлен, Покет. Я пишу тлен. Но это… — он показал на лестницу. — Это…

— Правда, — снова сказал грем. Из кармана у него донеслось приглушенное жужжание. Он вытащил яйцо, раскрутил его и забормотал себе под нос, наскоро прикидывая сроки.

Филип сидел, безвольно поникнув в кресле, но тут поднял голову. Глаза у него были мокрыми и покрасневшими.

— А ты, Покет? Почему?

— Загадка у тебя, Мёрдстоун, с одним полужопием. Почему я что?

— Это ведь ты же, ты привел огнельтов в Библиотеку? Предал бедного старого Орберри. Почему, во имя всего святого?

Доброчест положил руки на колени и несколько долгих мгновений их рассматривал.

— Мне это не по душе, Мёрдстоун. Даже не думай. Правду сказать, я рад, что Гроссбухи сгорели. Не хотелось бы, чтобы то, что я сделает, записали в чернилах и увековечили. — Он поднял взгляд. — Но у меня никакого выбора, язви его, не было, понимаешь?

— Покет, что произошло?

Грем вздохнул.

— Взнуздали меня честь по чести, Мёрдстоун. Оказалось, морловы оккуляторы засекли Четвертое устройство. А я в клятом Морт-А’Доре спал себе под этой хреновиной. А как проснулся — глядь, надо мной Морл ухмыляется, а за спиной у него дюжина огнельтов маячит. Я чуть не обделался. Чтоб не разводить тут турусы, вариантов было два. Первый — меня режут на кусочки, медленно и с чувством. Или я поступаю к нему на службу. Либо фарш, либо прислужник. Не то чтобы мудреный выбор, правда? Могу ли похвастать, что долго сам с собой монетку кидал? А ты бы на моем месте как?

Филип промолчал.

— Но знаешь, что мне по-настоящему фитиль накрутило, Мёрдстоун? Что меня до костей пробрало? Я, значит, клянусь быть верным рабом, на коленях клянусь, а Морл мне и говорит: «Стоило бы тебя все равно убить, грем, за преступления против языка». Как это, господин, говорю я, опешив. А он мне — ты, Мёрдстоун, слухай, слухай — мол, моя манера изъясняться в письменном виде — мужицкий примитив. Да еще эбигонство.

Покет был преисполнен горечи. Филип чувствовал в застоялом воздухе ее остроту.

— Примитив, Мёрдстоун! Примитив! И это у меня Полноправного Писца с двумя Гроссбухами и еще половинкой Невзаправдашнего за поясом! — Он с силой стукнул белым кулаком по боковой стенке дивана и на несколько медленных секунд погрузился в мрачные раздумья. А потом снова посмотрел на Филипа. — Слова «эбигонство» я не знаю. Но шариками ручаться готов, это что угодно, только не комплимент.

— Нет, — согласился Филип, — не комплимент.

Он двумя пальцами выудил дохлую муху из стакана и щелчком отправил в камин. Недолет.

Грем сидел молча, видимо, ожидая сочувствия или даже полного отпущения грехов. Не дождавшись ни того ни другого, он поднялся на ноги и деловито потер руки, точно коровница, подбирающаяся холодным утром к первому коровьему сосцу.

— Что ж, как есть, так есть. Ты, как я уже говорил, получил третью порцию своей тройки…

— Я ее стер.

— Чего-чего?

— Отпел и изгнал. Похоронил за церковной оградой.

— Голову мне морочишь?

— Нет.

Покет уставился на него.