Трилогия о Хане Соло

Фоторецепторы дроида жутко блестели. Они были разного цвета; один давно перегорел, и Шрайк заменил его линзой, вывинченной из выброшенного на свалку робота. Поэтому один глаз был красный, второй — зеленый.

— Хочешь ли ты помочь добрым горожанам, Падра? — поинтересовался дроид, вопросительно воздевая металлический цилиндр головы; голос его сочился искусственным дружелюбием.

— Уж точно! — воскликнул мальчик, победно оглядывая других ребятишек, а затем прошептал сам себе, едва слышно, но восторженно: — Все, с милостыней покончено! Она — для молокососов.

Хан, который только начал осваивать тонкое искусство обшаривания чужих карманов, испытал укол зависти. Если поднатореть, карманничество — плевое дело. И так гораздо легче выполнить дневную норму, устанавливаемую дроидом, чем выклянчивая у прохожих деньги. Если ты попрошайка, то тебе нужно удачно переговорить с тремя — как минимум — жертвами, чтобы получить с одного.

А вот карманник быстро набирает крупную сумму!

Если выбрал верную цель, то за один прием берешь столько, что еще до полудня сдаешь роботу выручку и бежишь играть. Интересно, если Хан быстро справится с сегодняшним заданием, может, дроид позволит ему потренироваться?

Практиковаться на пегом, веретенообразном дроиде было весело, потому что он уморительно выглядел в одежде. Робот натягивал на себя типичное для какой-нибудь местности верхнее платье и принимался расхаживать мимо ученика. Хан научился избавлять учителя от спрятанных кошельков, хронометров и даже порой драгоценностей так, что дроид не замечал прикосновения его стремительных пальцев.

Но пока еще не на сто процентов. Отправляясь на «рабочее место», Хан недовольно бурчал. Робот требовал от своей малолетней шайки превосходства во всем, а в воровстве — особенно. Дроид никого не переведет в другую категорию, если не все попытки будут удачны.

Без долгих раздумий Хан набрал пригоршни грязи, втер ее в ладони и размазал по потной физиономии. Ну и на какой он планете? Вроде бы при нем ее никак не называли. Местные жители отличались зеленой пупырчатой кожей, маленькими подвижными ушами и крупными темно-фиолетовыми глазами. Хан знал на их языке всего несколько слов, но на память не жаловался и учился быстро, а потому был уверен, что к тому времени, как «Удача Торговца» вновь тронется в путь, будет и понимать, и вполне бегло говорить на здешнем наречии — по крайней мере, на жаргоне трущоб.

Ну, где бы он ни был, а погоды здесь жаркие. И влажные. На блеклом зеленовато-голубом небе тлело оранжевое солнце. Перспектива провести на улице несколько часов, хныча и клянча монеты у прохожих, не радовала. «Ненавижу попрошайничать. Вот вырасту, пусть шлют воровать, — размышлял мальчишка. — Какой из меня попрошайка... А вор получится очень даже приличный».

Так, внешность в норме, только волосы разлохматить. За последнюю пару лет Хан вытянулся, хотя ребра все так же выпирали из-под кожи, хозяина их разве что ветром не сдувало. Еще за это время он безуспешно пытался научиться говорить подобострастно, так, будто отчаяние довело его до края. Без толку.

Наверное, все дело во взгляде, не иначе. Наверное, по его глазам сразу видно, как ему противно и стыдно унижаться. Никто не уважает попрошаек, а Хан жаждал уважения к себе едва ли не больше всего на свете.

Не простого уважения — положения в обществе. Он ничего не помнил о жизни до мгновения, когда Гаррис Шрайк отыскал его на портовых задворках, но все равно жил в уверенности, что раньше у него все было иначе.

Когда-то ему говорили, что попрошайничать стыдно, а красть... ну а красть — еще хуже. Хан сердито закусил губу. Кто-то — наверное, родители, которых он не помнил, — обо всем с ним беседовал. Когда-то очень давно его учили другому... и по-другому.

А сейчас... Что он мог поделать? На борту «Удачи Торговца» существовало одно главное правило. Если не работаешь, то попрошайничаешь или воруешь. Если отказываешься работать, попрошайничать и воровать, то не ешь. Хан ничего не умел делать. Он был слишком мал, чтобы летать, слишком слаб, чтобы грузить контейнеры и мешки с контрабандой.

«Но не вечно же я таким буду, — напомнил он сам себе. — Я вырасту, скоро я стану большим, лет через пять. Тогда мне будет целых десять лет. Может, тогда я буду достаточно взрослый?»

Он уже выяснил: если настроиться на какое-то дело, все обязательно получится. И полеты не исключение.

«И тогда я улечу отсюда». Мысли автоматически переключились на старую мечту, о которой Хан никому не рассказывал. Как-то раз он исповедался одному из мальчишек, а тот, паршивый врельт, разболтал всему кораблю. Шрайк и остальные ребята несколько недель успокоиться не могли, а Хану больше всего хотелось забиться под койку и зажать уши ладонями, чтобы не слышать их хохота и издевок. Потребовалось немало сил, чтобы равнодушно пожимать плечами в ответ и делать вид, будто ему все равно.