Трилогия о Мирьям

— Девки повизгивали, бабы хохотали, усмехались старики, подгикивали мальчишки. Всеобщее одобрение собравшейся публики.

Вдруг гости мои приумолкли, одна лишь Хельми заметила с болью:

— Мать потом все корила себя: ну почему я не осталась дома, я бы удержала Каспара.

— Всем было невтерпеж, все жаждали представления. Колька похвалялся и похвалялся, пока не науськали Каспара. Был он тоже мужиком дюжим.

— До того как отец купил лошадь, пегую Тильде, он мешки грузил.

— Кто-то из ребятишек принес старую сковороду и ударил камнем в гонг. И началась борьба. Мужики кряхтели-пыхтели, но некоторое время никому уложить друг дружку на лопатки не удавалось. Наконец оба грохнулись наземь. Катались по соломенной трухе и конскому навозу — полуголый Колька и Каспар в разодранной с плеча пестрой ситцевой рубахе. Женская половина взвизгивала от восторга, старики стучали кулаками по коленям и разбились на два лагеря — одни за Каспара, другие болели за Кольку. Того и гляди, сами схватятся за грудки, если бы только смогли отвести взгляд от разъярившихся борцов. Я стояла на верхней ступеньке рядом с хозяйкой. Вдруг заржал привязанный к забору жеребец и взвился на дыбы. Тревогой резануло по сердцу. Потребовала у хозяйки: разними мужиков!

Никак не хочется продолжать дальше, хотя я и сказала намеком: хозяйка.

— Хозяйка тогда крикнула, мол, не мешай, пусть работяги душу отведут, — подтвердила дворничиха. — Как сейчас помню.

— Каспар уже хрипел под Колькой, — выдавила я сквозь зубы.

— И тогда Анна перелезла через нас, — продолжала Лиза. — Наступила на чью-то руку, ее пинали — не мешай! Кто-то выругался…

— А дальше, дальше! — требовали женщины помоложе и те, кто въехали сюда позднее.

— Что дальше, — ворчит дворничиха, — стыдно сказать…

— Анна подскочила к мужикам, — дрожащим голосом протянула старая Курри. Заметив, что на нее обратили внимание, она уже громче сказала: — С немыслимой силой рванула Кольку с Каспара.

Она почему-то засмеялась.

— Колька поднялся, и Каспар хотел было привстать на локтях, да не смог, бедняга, рухнул на землю. В один миг потом все и случилось! Глаза у Кольки налились кровью, не спрашивал и не допытывался он и в разум не взял, что перед ним женщина, — двинул так Анну кулаком под грудь! И оказалась Аннушка на земле, и Каспар там же, а взбешенный Колька уже колотил жердиной привязанную к забору лошадь. Жеребец сорвался и понесся по двору. Умная скотина — людей, что на земле, обегала стороной. Бабы гурьбой кинулись в дом и дверь за собой захлопнули. Пришлось нам потужиться — Колька бросился следом и ухватился за ручку. Бог ты мой! Сейчас и то будто молнией прожигает. Повидала я на своем веку пьяниц, но такого, как Колька, видеть не приходилось, — говорила Лиза.

— Пришел Кристьян, подобрал меня. Кто-то из ребятишек сказал ему. Запряг он старую Тильду в телегу и отвез нас обоих с Каспаром к доктору. А на следующий день на последней странице газеты было напечатано: «Чудовищное побоище в пригороде. Печальный финал драки пьяных извозчиков. Смерть от внутреннего кровоизлияния. У женщины — выкидыш».

— А мать все корила себя: почему я не осталась дома!..

Дворничиха сморкается. Щеки у старухи Курри подрагивают.

— Не один мой самогон они тогда пили, — не к месту ляпает она.

— И никто из мужчин не вмешался! — удивляется молчавшая доселе артистка — она живет на нижнем этаже, ее имени я так и не знаю.

— Охмелел. Вошел в азарт, — шлепаются в тишину слова.

— Темнота, страшная темнота, — дополняет артистка.

— Уж такими мы выросли. — Дворничиха корит и себя и других.

Бабы поднимаются, неслышно подвигают стулья ровным рядом к стене и гуськом уходят. Кто кивает на прощанье, а кто уставился в пол.

Хельми останавливается возле меня.

— Потом мать сбыла с рук пегую кобылу и телегу тоже. Это все, что осталось после отца. Только деньги в то время ничего не стоили, так, одни бумажки. Выручка за Тильду покрыла лишь расходы на похороны да кое-какие долги.

Ушла и Хельми. Я осталась одна.

Перетаскиваю стулья в заднюю комнату, придвигаю стол обратно к плите, приношу бумагу и карандаши. Но начатая фраза будто утеряла свою вторую половину, и я никак не могу найти ее.

Подкладываю кусок сланца промеж едва теплящихся серых камней. Бессильное пламя лижет желтую глыбину.

Руки зябнут. Прячу пальцы в рукава шерстяной кофты.

Как же я тогда ненавидела этих исступленных борцов и захлебывающихся от восторга зрителей!

Руки, засунутые в рукава кофты, кажутся мне неповоротливыми протезами. Была ли в них когда-нибудь настоящая сила?

В отчаянии вцепилась я в руку Кольки, который душил Каспара. Теребила, но пальцы не находили опоры и сами собой соскальзывали с его потного тела. Схватилась за шейный платок, но он оказался уже разодранным, в руке у меня осталась лишь бесполезная тряпка. Тогда запустила пальцы в шевелюру Кольки и смогла повернуть его лицо к себе. Назвать это лицо человеческим было невозможно, какая-то лишенная разума маска с лиловыми потрескавшимися губами. Белки налились кровью, зрачки расширились, — хотя на загаженную арену лился яркий солнечный свет.