Трилогия о Мирьям

Она протягивает деньги взъерошенному хозяину — расставив ноги, он засунул руки в карманы кожуха.

— Не мешкайте, я с ним сочтусь, — подбадривает Хельми женщин. И тотчас дрова из поленницы начинают перекочевывать в мерный ящик.

— Не продается! — снова гаркает Хави. — Суки ворюжьи, суки!

— Наказуется также публичное оскорбление сограждан, — подавляя смех, произношу я ледяным голосом.

— Чего ты, хозяин, попусту брюзжишь? — Старая Курри ищет примирения с Хави и даже кладет свою руку ему на локоть.

Хави отодвигает сухопарую Курри в сторону.

— Чшш-ерт! — шипит он. Надвигается грудью на баб, силком отталкивая всех от поленницы, и выбивает из рук Хельми деньги, которые разлетаются по снегу. Старая Курри нагибается, деловито подбирает рубли и, размахивая ими, хихикает.

— Бабы! — войдя в азарт, кричит Хельми и, не снимая варежек, заворачивает рукава пальто. — А ну покажем ему!

Напор Яана Хави отражается истинно женским приемом. Дворничиха тянет хозяина за кожух сзади. Вздрагивающая от нервного смеха артистка хватает ком снега и запускает его с детской беспомощностью в сторону своего противника. Соседская Лиза, вытянув руки, напирает ему в грудь. Кто-то замахнулся поленом — если что, сейчас же двинет. Снег вскоре оказывается утоптанным, сани, получив толчок, задом откатываются в сторону.

— На помощь! — хрипит Хави.

Как назло никто из его жильцов не торопится прийти ему в союзники. Может, мне привиделось, что в окнах, которые выходят во двор, за занавесками шевелились тени, только никого не видно, дом кажется вымершим.

— На пом… — хотел было опять позвать Хави, но брошенный артисткой новый снежный ком угодил ему прямо в рот, и барахтающемуся толстяку приходится отфыркиваться.

— Хочешь еще? Еще хочешь? Живодер проклятый! — Разъярившаяся Хельми дубасит Хави кулаком по спине.

Нет, теперь это уже не потешная забава, когда колошматят со смехом и дурачеством пополам. Мелькающие лица выглядят чужими — облик людской изменяется до неузнаваемости, когда человек бьет всерьез.

Хави задыхается, лицо раскраснелось, рот раскрыт, но слова застревают в глотке.

Женщины бьют со злостью, отвешивают тумаки от души и без жалости.

Вдруг меня будто что сдавило и схватило за горло. Неуклюжие в своих громоздких одеяниях бабы, вцепившиеся в беспомощного Хави, вызывают у меня перед глазами схватку Каспара и Кольки!

— Ах ты, подлюга!

— Орясиной его, черта, орясиной!

Свалка настоящая, замедленная и до жути безмолвная. Извозчики летом — и бабы в снегу сейчас. Неповоротливые, грузные, крючковатые руки выставлены вперед, на лицах застыла ярость, рты перекошены, напряжены последние силы, как перед ярмарочным силовым аттракционом.

Каспар и Колька.

— Перестаньте! — кричу я.

Бабы испуганно шарахаются, отпускают Хави, который обессиленно валится в снег. Женщины, кряхтя, отходят от своей жертвы, запихивают приставшие к лицу волосы под платок, отряхиваются, после чего Хельми бросает на меня через плечо укоряющий взгляд.

Да, я осталась в стороне от побоища, будто решила, что мне это не к лицу.

Лишь артистка не смиряется с отступлением. Она все еще возбужденно смеется и тянется за снегом, отыскивая комья и подталкивая их носками ботиков в кучку.

— Я… за всю… жизнь… столько… не смеялась!.. — едва в состоянии она выговорить.

Постепенно, гоготнув еще несколько раз, умолкает и она.

Жуткая тишина повисает над обессиленным хозяином.

— Вот оно, свои бабы! — охая, бормочет Хави.

На его лице появляется неопределенная жалкая усмешка.

Как хорошо! Я беру пригоршню снега и провожу им по горящему, словно в жару, лицу.

Хельми откатывает рукава, натягивает получше варежки и принимается за прерванную работу. Лиза подтягивает сани поближе к поленнице. Артистка тайком растаптывает собранные куски снега.

— Вот так, — замечает дворничиха, грабастая поленья.

Старуха Курри сует в руки Хави собранные деньги. Тот больше их не отпихивает. Медленно стягивает рукавицы, пересчитывает рубли, одну красную тридцатку просматривает на свет, сам все еще на снегу, и запихивает деньги за пазуху. Опираясь голой рукой о снег, поднимается на ноги и, обессиленный, отступает к забору — прислонившись к нему, он и дальше наблюдает за хлопочущими бабами.

К наступлению сумерек девять саней дров уже свезены к дверям подвала. Бабы шумно выражают свое удовольствие.

— Вот уж не думала, — заявляет дворничиха, ставя дверь на крючок, — что одолеем хозяина.

— Только на этом и баста, уж больше ничего предлагать он не станет. На рождество торговал свининой, теперь утрись, — с премудрой житейской прозорливостью приговаривает Лиза.

Времени на долгие разговоры нет. Хельми распоряжается всем встать в цепочку, и вот уже березовые поленья начинают перекочевывать через коридор, мимо бельевого катка, в дровяники.

— Бравые бабы, ничего не скажешь, — бормочет Лиза и протягивает полено, — шурша белой ошкурившейся берестой, оно переходит из рук в руки и исчезает в глубине коридора.

— Хави тоже крепкий мужик, настоящий эстонский хозяин. — Хельми отдает должное также и противнику.