Тринадцать

– Чего вылупился?

– Что ты здесь потерял? – наконец подал голос дядя Петя. – Пришел трясти с него деньги за машину?

– Тебе какое дело?

– А такое!.. – Петр сделал шаг вперед. Семенов, напротив, отодвинулся. – Знаешь, добрый человек, ты зря сюда явился. Ты ни черта здесь не выяснишь, да и нечего тебе здесь выяснять. Пусть этим делом займутся другие. Ты же как слон в посудной лавке.

Семенов отошел еще на шаг, встав спиной к одиннадцатой квартире, и принял бойцовскую стойку. К нему вдруг вернулась его обычная самоуверенность.

– Ты, люмпен недорезанный, хорош пальцы гнуть. Ты знаешь, что я могу с тобой сделать?

Дядя Петя спокойно кивнул.

– Ты знаешь вообще, сявка, на кого ты голос повышаешь?

– Знаю. Говно ты, добрый человек. И всегда был говном. Давно хотел тебе об этом сказать. И лучше бы тебе убраться отсюда. Вообще подальше бы от этого дома.

Семенов оскалился. «Ну наконец-то, е-мое, что ж ты так долго тянул, чудик!» Он давно ждал подобного выпада и просто искал повода, чтобы размазать этого недоделка по стене.

Вот так взять и размазать – за независимость, за беззаботность, за отсутствие страха, за то, что может позволить себе свободу выбора… за все, чего нет у Семенова. Просто за то, что не похож на него и мыслит иначе.

Давить таких надо. Давить, к чертям собачьим!

Семенов подошел к нему, аккуратно взял за ворот куртки.

– Хочешь ударить? – спросил дядя Петя. – Давно мечтал, наверно? Ну валяй, если у тебя от этого встанет.

Семенов не ответил. Просто притянул Петра к себе и воткнул кулак в ребра.

Дядя Петя охнул и начал оседать.

– Ты на кого, сучий хвост, зубы скалишь? – бормотал Семенов, не давая жертве упасть. – Ты знаешь, что я с такими бомжами, как ты, делал? Я вас, гандонов, на деревьях развешивал, как гирлянды на Новый год. Ты, сука, болтай, да не забалтывайся…

Дядя Петя держался стойко. Он даже не думал сопротивляться, понимая, что ничего не сможет поделать с этим стокилограммовым ублюдком, который действительно мог кого-то развешивать по деревьям. Он просто молча ожидал окончания вспышки гнева.

Он ее так и не дождался.

Семенов засадил ему еще один кулак под ребра, потом ударил коленом в солнечное сплетение и по–следним апперкотом отправил Петра в нокаут – точнее, спустил его вниз по лестнице.

Если бы не лестница, Семенов продолжал бы его бить, и только ступеньки спасли дядю Петю от дальнейших побоев. Впрочем, ему хватило и этой атаки.

Он сполз на спине на площадку между этажами. По ступенькам тянулся кровавый след. Дядя Петя лежал ногами вверх. Он только один раз поднял голову, вытер тыльной стороной ладони лицо, увидел кровь… и отключился.

Семенов застыл. Кажется, до него стало доходить, что он сделал. В глазах пульсировал испуг.

Он огляделся. Свидетелей нет.

Или есть?

Какая, к черту, разница! Валить надо.

Он нажал кнопку вызова лифта. Двери открылись сразу. Он тут же нырнул в кабину и уехал с этого этажа.

Пару минут спустя в квартире номер одиннадцать лязгнул замок. Дверь слегка приоткрылась. В щель выглянуло бледное морщинистое лицо с двумя сверкающими, как у кошки, глазами. Удостоверившись, что на площадке никого нет, хозяин открыл дверь пошире. Достаточно широко, чтобы в проем проскочила инвалидная коляска.

Михаил приехал сразу, как только ему позвонили. Сам дядя Петя, понятное дело, набрать номер не смог, потому что лежал без сознания с разбитым черепом. Номер телефона Миши нашли в справочнике у абитуриента Василия Дреля.

Позвонил Владимир Петрович.

– Михаил, вечер добрый, – сказал он, – хотя какой он, к черту, добрый?.. Ничего доброго у нас в последнее время не происходит. Словом, у нас новая беда.

– Что случилось?

– Петр без сознания. Его нашли на площадке между вторым и третьим этажами в первом подъезде… Голова разбита в кровь, много ссадин, синяки. Менты говорят – напился, упал.

– У ментов работа такая, – произнес Миша. – Он был трезв. И его избили.

– Уверен?

– На все сто.

– Может, ты знаешь кто?

– Догадываюсь. Точнее скажу на месте.

Владимир Петрович помолчал, потом выдохнул:

– Ну, блин, ты даешь, парень…

– Даю. «Скорую» вызвали?

– Конечно. Петра уже отвезли. В сознание он пока не пришел, и черт его знает, придет ли.

– Будем надеяться. Я выезжаю.

– Хорошо. Я встречу во дворе на детской площадке.

– Договорились.

Миша приехал через час. Уже стемнело, маршруток ходило мало, и все они были забиты до отказа. Разоряться на такси Михаил не стал – он все еще переживал последствия финансового кризиса, вызванного ужином с профессором Саакяном. Старая жопа вылакала всю бутылку красненького бордо по 10 тысяч рублей за ноль семьдесят пять. Мише тогда досталась едва ли треть содержимого (он, правда, не жалел, потому что Саакян после дорогого ресторанного напитка догонялся какой-то белой полусухой бурдой из супермаркета, а с утра, явившись в университет, был похож на стоптанный ботинок, в который вдобавок нассал домашний кот).

Владимир Петрович, как и обещал, прохлаждался на детской площадке. Правда, не один. Рядом с ним сидели скромный Саша и незнакомый Михаилу молодой милиционер с кожаной папкой под мышкой. Они о чем-то беседовали.