Все готово. Но чем ближе завтрашний день, тем сильнее… нет, не сомнения — какие уж сомнения после всего, что довелось увидеть? Опасения, я бы назвал это так. Есть тут темные невидимые массы, что окружают фрагмент открытой мне картины. Бог мой, боги! Боги и демоны — во плоти! Пытаюсь представить себе подобное в Британии — воображение отказывает. Волшебные силы и психокинетика? Орды демонов против метателей Стетсона и О'Нила? Но, если я верно истолковываю то, что произошло с Александром Холлом, здешним сверхъестественным сущностям не дано переступить ту завесу, что расступается от слов поэтов и душеводов.
Кое-что, однако, остается неясным. Например, этот перстень — подарок Холлу не то от мастера Гудвина Бладджета не то (по словам самого негоцианта) от покойного полковника Хэвиджа. Или то, как тесно сплелось все: наше с Фицпатриком прибытие сюда, болезнь короля и эти внезапные атаки здешней чертовщины на добрых британцев.
Сэр Артур согласился нас сопровождать: мне показалось даже, что не то с иронией, не то — видя насквозь все мои ухищрения. Нужно быть готовым к любому повороту дел.
И помнить: завтра с нами отправится и Амар. А он преследует собственные цели, быть может, нисколько не совпадающие с нашими. Только бы понять: к добру или к худу.
А вот зачем с нами увязался господин негоциант — для меня совершеннейшая загадка. Уж кто-кто, а Гудвин Бладджет не был замечен в увлечении охотою. Не люблю таких неожиданностей.
Шаги по коридору: наверняка идет мой ирландец, провести последнюю проверку на одержимость. Впрочем, будет завтра перед отъездом на охоту, поскольку ночью здесь может случиться все что угодно.
Что ж, прочь, опасенья! Поднят зверь!
19 июня. НочьТишина была такой, что закладывало уши. Так бывает, когда ныряешь на большую глубину: только кровь шумит в ушах.
Но здесь не было даже этого несмолкаемого гула. Вокруг вставали неясные формы, переливались светом, наплывали и уходили вверх-влево-назад, и он потянулся за ними, оттолкнулся…
Оказалось, что он сидит на полу, камень холоден, словно оконное стекло зимою, а световые волны исходят от раскачивающегося на улице фонаря.
Он встал, огляделся, шагнул к прикроватному столику, подхватил графин. Запрокинул голову. Вода была мерзко-тепловатой, отдающей железом. Но он пил, тщетно пытаясь совладать с жаждой.
Потом послышалось тихое царапанье в дверь. Он оглянулся, непроизвольно потянувшись за оружием.
Что-то было не так.
Оружия не было, а сам он — отчего-то в мундире — стоял на балконе, глядя на скалы, встающие из Альфа. Над скалами медленно выкатывалась луна в три четверти, но тень ложилась не от ночного светила, а к нему. И рядом виднелась тень вторая.
— …таков путь сильных, — произнес глубокий шелковый голос — не понять, женский или мужской. Тембр его очаровывал, хотелось уступить, погрузиться в него, словно в реку. — Человек — сосуд, а мы наполняем его до краев. Так было, и так будет. Но знаешь, в чем загвоздка? Некоторые сосуды меняют самое питье. Дерево, медь, железо, камень — они придают тому, что в них налито, собственный привкус. И кое-кто из нас понял это слишком поздно. А некоторые — поняли, но все равно не могут противиться соблазну.
Томас оглянулся через левое плечо: там, позади, словно сгустилась живая тьма.
Он прикрыл глаза и сглотнул сухим горлом.
— Скажи… — начал и закашлялся, не в силах закончить.