Тринадцать лет

— Садись, Маша, садись, милая! И ты, Тимоша, садись! — захлопотала Евдокия Семеновна. — Какие там, милая, подарки! У бабы года летят, что зерно из дырявого мешка сыплется. Не сосчитаешь! Егор, тарелочку-то дай Маше да рюмку достань в шкафе. Вот я вам сейчас холодца подложу. Садись, садись! Вот вилочка с ножом! А рюмку-то, рюмочку налей, Егор, Маше!..

Тимка сел рядом с мамкой за стол, сел, как взрослый, и навалился на холодец. Пожалуй, холодец — это самое вкусное, и дома у них холодец бывает лишь по самым большим праздникам. Тимка всегда любил холодец, и когда хотел есть, и когда не хотел.

Егор Иванович налил матери водки.

— Ой, за твое здоровье, Евдокиюшка! — сказала Мария Матвеевна.

Пить мамка не умела, а если уж приходилось, то проглатывала водку залпом, как лекарство, зажав нос.

Еще через рюмку Евдокия Семеновна затянула песню:

Как у белой у лебедушки
Было трое деток маленьких,
Трое малых, трое ласковых,
Трое близких сердцу матери.
Да не ведала лебедушка
Про судьбу свою несчастную
И про гибель деток родненьких
От огня-пожара страшного.
Обгорели белы перышки,
Но сильней огня-пожарища
Сердце матери трепещется…

Тут Евдокия Семеновна всхлипнула и вдруг заревела в голос, вспомнив своих детей.

Мамка тоже не выдержала.

— Не надо, Евдокиюшка! — попросила Мария Матвеевна.

— Говорил, не пой эту песню проклятущую, — бросил жене Егор Иванович. — Сколько раз говорил — так нет! Опять сердце ранишь…

Вдруг Евдокия Семеновна встала и, бросив отчаянный взгляд на всех, произнесла:

— А что вы хотите? Бодрое, да? Могу и это:

Легко на сердце от песни веселой,
Она скучать не дает никогда —
И любят песню деревни и села,
И любят песню большие города.

— Не кощунствуй! — вскрикнул Егор Иванович.

— А я и не кощунствую, — тяжело сев, сказала Евдокия Семеновна. — Просто веселое не всегда идет… Чтоб им провалиться, тем, кто опять войны затевает!

Домой Тимка и Мария Матвеевна вернулись не поздно.

— Ложись, Тимок, — сказала мать и сама разобрала постель. — Ох, и голова у меня кружится. Давно, видно, не пила…

Тимка вспомнил про письмо, но только лег и словно провалился куда-то. Ни спрашивать, ни говорить уже не хотелось.

Он еще, похоже, не спал, когда услышал голос матери.

— Франкфурт-на-Майне! Вот он, ваш Франкфурт, что людям стоит! Бабам русским! Евдокиюшке и мне! И другим всем! — говорила мать и, кажется, заплакала, но Тимка ничего не понял.

А потом ему показалось, что мамка присела на краешек его постели и крепко-крепко прижалась к нему.

Тимке было хорошо, и он тоже прижался к матери.

А за окнами — Тимка чувствовал это и даже, казалось, видел — продолжал валить снег. Только уже не мелкая пыль, а настоящий, крупный, пушистыми хлопьями. Верно, зима все же будет. Будет!

12

…Острая классовая борьба дает знать о себе и в нашей школе. Так, например, пионерку Машу С. жестоко избила собственная мать лишь за то, что та горячо защищала колхоз. Избитая пионерка прибежала в школу и прямо на уроке заявила: «Не слушайте тех, кто выступает против колхоза…»

Из стенной газеты Ельницкой начальной школы за октябрь 1932 года.

13

Тимка проснулся рано. Мать собиралась на работу. Вид у нее был совсем больной. Такой Тимка ее еще не помнил.

— Тебе плохо? Да? — спросил он.

— Ничего, Тимок, пройдет. Голова чуток болит.

Мать ушла на свои парники, а Тимка побежал в школу. Но не успел он подняться на другую сторону оврага, как понял, что о письме знает уже чуть ли не вся деревня. Наверное, если бы по радио об этом сообщили, и то бы меньше людей о письме узнали.

Ребята, что встретили Тимку по пути в школу, засыпали его вопросами:

— А про что там в письме написано?

— А что это — Франкфурт, где? Город? В Западной Германии?

— От какого отца письмо-то, непонятно?

— Значит, он шпион? Да?

Такие вопросы обескуражили Тимку.

— Не знаю я ничего. И письма никакого не видел! Отстаньте! — сердито сказал он и побежал вперед.

Тимка не замечал уже ни снега, завалившего за ночь овраг, ни птиц, прыгавших по веткам деревьев, ни преобразившихся елей, что будто украсились белыми шкурками зайцев и песцов. С трудом пробираясь по узкой тропке, только что проложенной ребячьими валенками, он вышел к школе.

Возле крыльца толпились ребята из разных классов. Еще издали Тимке показалось, что все они ждут его.

Он замедлил шаг. Но как ни иди медленно, все одно — школы не минуешь.

Тимка издали выбрал из всех ребят своих, одноклассников, и подошел.

— Здравствуйте! — сказал он вместо обычного: «Привет!»

— Здорово! Привет! Здравствуй! — отозвались ребята.

— Ну, что там в письме? — сразу же спросил Леша Махотин.

— А я не знаю, — признался Тимка.

— Так и не знаешь! — ехидно произнес Леша. — Скрываешь небось! А пионер еще! Галстучек-то надел!