Тринадцать осколков

— Кто именно?

— Подполковник Кравцов.

— Вася, ты с ума сошел! — Нет, нет, она никогда об этом не думала. Разве это возможно? Она для Кравцова просто лейтенант Сукуренко. — Вася, милый, дорогой, не надо об этом, не надо. Ты мой самый верный и близкий друг, не надо об этом. — И, помолчав, заключила: — Какой ты, Вася, стал взрослый. Однако, пойдем во взвод. Я хочу подстричься под мальчишку. Подстрижешь?

— Обязательно, Мариан, коли тебе это нравится.

* * *

День и ночь неутомимо
Фрицев бьем со всех сторон,
Скоро на курортах Крыма
Кончится для них сезон.

У Рубахина был приятный голос, и Амин-заде, слушая Родиона, удивлялся, что тот может так хорошо петь.

Им забыть Десну навеки,
Из Днепра воды не пить,
Как форсировали реки —
Перестал Адольф форсить!

— Сам сочинил? — спросил Мир, когда Рубахин кончил бриться и наклонил лохматую голову под умывальник, громко полощась. Он вытер лицо маленьким грубым солдатским полотенцем, сердито бросил:

— Сам я дурак, Аминька! — И, подхватив пузатый вещмешок, начал в нем рыться.

В комнате они были вдвоем. Петя Мальцев с остальными разведчиками взвода готовил помещение колхозного клуба под вечер. Амин-заде немного побаивался Рубахина: громадный, медвежеподобный булошник казался ему диковатым, способным на самые неожиданные поступки. Мир тихонько сказал:

— Ти умный, Родион Сидорович…

Рубахин вскинул голову, прищурил желтоватые глаза и вдруг громко рассмеялся:

— Это по какому праву я умный? — Он достал сверток из вещмешка. — Аминька, закрой глаза, — сказал нахмурясь. Мир покорился, ожидая от Рубахина какой-то шутки. Родион шмыгнул к потертому чемоданчику Сукуренко, торопливо открыл его и положил сверток, щелкнул замками, сказал, присаживаясь к Амин-заде:

— Ужасно люблю смирных. — И вновь рассмеялся. Мира задели эти слова, к тому же он видел проделку Рубахина.

— Ти что лейтенанту положил?

— Значит, подсмотрел? — спросил Рубахин тихим, робким голосом.

— Платье?

— Не твое дело! Положил — значит, положил… Эх, Аминька, и до чего же я дурной. Сил во мне — хоть отбавляй, а в голове… полная гигиена.

— Чисто? — перебил Амин-заде.

— Пусто, Аминька. Баловался я без всякого резона. Сегодня закрутишь голову одной, а завтра ласкаешь другую. Так вот, не женившись, пехом и припер к тридцати двум годам жизни. Убьют — и рубахинская фамилия сгинет, словно Родьки Сидоровича и не было… Мать у меня на Дону, старенькая, а больше никого нет… Жалко мне их сейчас стало, девок-то. Иной раз старое взыграет во мне: голубушка, ангелочек, лазоревый цветочек, жизня есть жизня!.. И тут же остываю, будто кто по мозгам стеганет: не тронь солдата!.. Я этому цыганенку лохматому ноги повыдергаю! — вскрикнул Рубахин.

— Кому? — недоуменно спросил Амин-заде, с удивлением слушавший Родиона.

— Дробязко… Отставной козы барабанщик. Не посмотрю, что он ординарец командира полка. Не знаешь, куда он с нею пошел?

— Ти действительно, Родион Сидорович, дурак, — вдруг осмелел Амин-заде. — Они же в школе вместе учились! Понимаешь, у них дружба, как тебе сказать, сапсем по другому арыку идет. Сержант Мальцев про это знает… Тигр ти, Родион Сидорович, еще говоришь: не тронь солдата. Не верю, твои слова кривые.

— Правду говорю, Аминька! — вскрикнул Рубахин и выскочил на улицу, так грохнув дверью, что она соскочила с петель. Безотчетно побродив по хуторку, он возвратился к домику. Но не вошел сразу в помещение, а решил тайком взглянуть в окошко: может, она одна там. Он не ошибся.

Рубахин видел все: и как Сукуренко открыла чемоданчик, и как достала сверток и с удивлением рассматривала платье, и как прошла в кухоньку и потом, погодя немного, вышла оттуда, вся сияющая и цветущая — платье очень шло ей…

Сукуренко уже не было в комнате, а он, притаившись, все смотрел и смотрел в окошко, чувствуя и тоску и радость на душе. Потом, когда понял, что она ушла в клуб, медленно побрел к капониру, где курилась походная кухня…

Амин-заде колол дрова. Рубахин молча отстранил его, взял топор и с остервенением и кряканьем начал орудовать им. Мир улыбался: он видел, как прошла Сукуренко, и полагал, что сейчас поплетется вслед за ней Рубахин, но этого не произошло…

— Ти в клуб не захотел идти? — спросил Амин-заде, бросая полено в топку. Он повернулся: Рубахин стоял к нему спиной и смотрел на пригорок, на котором маячило небольшое каменное здание. — Почему молчишь?

Он не ответил. Амин-заде подошел к нему, посмотрел в лицо.

— Не узнаешь, Аминька? — сказал Рубахин и, сев на поленья, достал из кармана кожаный кисет. Он долго мастерил козью ножку, словно впервые пробовал курить. Наконец чиркнул спичкой, но не прикурил, швырнул горящую спичку под ноги Амин-заде: — Не узнаешь, спрашиваю?

— Нет, — признался Мир.

Он поднялся, огромной ручищей надвинул пилотку на глаза Амин-заде: