Тринадцать осколков

Чем пахнет земля?.. Люся никак не могла понять, но запах она чувствовала — острый, щекочущий ноздри. Цементом? Нет. Проволокой? Нет. Свежесрубленными деревьями? Нет… Так чем же она пахнет?

Люся поднатужилась, выбросила из котлована землю. Офицер, тот самый офицер, который три дня назад привел ее из бункера к уже знакомому полковнику фон Штейцу, у которого ей поручили возглавить бригаду землекопов, крикнул на ломаном русском языке:

— Эй, дикарка, ти есть бригада, командуй этими швайни! Ти меньше лопата арбайтен. Командуй, командуй. Ти есть командир!

Начался обстрел. Офицер шмыгнул в убежище. Снаряды ложились неподалеку, они гулко крякали, а осколки пели какую-то страшную песню, от которой, замирая, холодело сердце. Ребята жались к крутостям котлована, ручонками закрывая головы. Пожилой, с протезом на ноге мужчина свирепо кричал на Люсю:

— Шкура продажная! Ты ответишь за мальчонок.

Он подполз к Люсе. Скрипя протезом, замахнулся ногой, чтобы ударить, но не ударил, выругался, плюнул со злостью в лицо. Люся вытерла плевок руками, испачканными землей, и снова почувствовала запах. Чем же пахнет земля? Вчера здесь, на главной террасе укреплений, были разворочены тяжелыми снарядами пять дзотов. В них находилось дежурное подразделение немцев. Трупы увезли, а кровь, кусочки от одежды и изогнутые, окровавленные каски остались. «Земля пахнет кровью, — догадалась Люся. — Кровью врага», — брезгливое и в то же время радостное чувство охватило ее.

Пришел офицер. Люся начала тормошить ребятишек:

— Мальчики, поднажмем — быстрее перейдем на следующий участок.

К вечеру укрепления восстановили, залатали дырки бетоном. Офицер повел бригаду вдоль террасы, изгибающейся пятнистой змеей. Бетон, бетон, серые колпаки, ощетинившиеся стволами пушек и крупнокалиберных пулеметов. Все это надо запомнить и сделать то, что не успел сделать Алеша. Она еще не знала, как сможет передать эти сведения подошедшим к подножию горы советским войскам, но ей хотелось больше увидеть, запомнить…

Офицер привел на голый, каменистый участок. Долбили всю ночь. Рядом вспыхивали ракеты холодным белым светом. Одноногий прижался к Люсе, зашептал:

— Слушай, девка, это передний край. Я с ребятами договорился.

— О чем?

— Бежать… к своим. Если помешаешь, — он поднес к Люсиному лицу зажатый в руке камень, — убью сразу. Договорились?

Люся качнула головой. Одноногий вздохнул:

— И неужто ты и впрямь… — Он не договорил, явился офицер с двумя солдатами, пнул ногой мужчину:

— Шнель! — И к Люсе: — Командуй, другой участок. Там кормить будем.

Карабкались по камням. Люся устала, очень боялась, что расплачутся ребята и тогда с ней может произойти то, что произошло там, в подвале, — не остановит себя. Но ребята молчали, только слышались раздирающие душу позвякивания кирок и лопат да редкие окрики немцев, переговаривающихся между собой в темноте.

Спали в каком-то котловане. Едва наметился рассвет, мужчина подвинулся к Люсе:

— Господи, и откуда ты такая появилась на земле севастопольской?

Люся догадалась, что мужчина думает, что она как-то дала знать немцам о его намерениях и только поэтому их отвели с переднего края. Он полез в карман и вытащил камень. Камень был тяжел, увесист, как слиток металла. Люся поняла, что одноногий собирается ее убить, сейчас, немедленно, пока охрана, гогоча, что-то рассказывает друг другу. Солнца еще не было видно, но розоватый отсвет уже упал в котлован. Он освещал лицо мужчины, и Люся видела это лицо — небритое, со впалыми щеками, вытянутое, с двумя угольками под костистыми надбровьями. Рука, державшая камень, чуть-чуть дрожала и все как-то подергивалась то вперед, то назад.

— Надеюсь, не закричишь, паскуда! — прохрипел мужчина и еще ближе подвинулся. Люся отрицательно покачала головой, чувствуя, как исходит холодок от черного камня.

— Не убивайте, я не виновата, — сказала так, что у мужчины дрогнула рука, разжалась, и камень гулко ударился о землю. Одноногий вздохнул, будто захлебнулся водой, и закрыл лицо рукавом промасленной телогрейки.

— Дядя… дяденька, не плачьте… Мы их все равно разобьем. Не плачьте, солнышко взошло… Наши победят… — Люся гладила по его кудлатой голове, целовала пахнущие машинным маслом волосы и все говорила и говорила, пока он не выпрямился и не сказал:

— Ребятишек пожалей, они ведь от такого страха на всю жизнь одеревенеют, сердечки их могут стать каменными, и будут они жить с камнем в душе…

Вновь начался обстрел. И вновь шмели-осколки запели в воздухе. Они пели, а она думала: как все же передать то, что она увидела и запомнила за эти страшные дни, проведенные среди скопища укреплений врага? Она выползла из котлована, ожерелье гнезд для истребителей танков неподалеку опоясывало горбину отрога. До них было метров пятьдесят. Она знала, что там можно укрыться и что они сейчас пока пусты. Она спустилась в котлован, сказала мужчине:

— Я сегодня сбегу… Мне надо рассказать нашим, какие тут укрепления построили фашисты. Это, наверное, очень важно, дяденька?

— Очень… Ты хотя фамилию свою назови.

— Люся Чернышева… Так я сбегу…

— Каким образом?