Тринадцать осколков

Кувалдин показывает на схеме наш маршрут движения. Он говорит так, как будто мы должны идти не под землей, в кромешной темноте, а там, на поверхности, где видна каждая складочка местности, каждый ориентир. Конечно, Егор понимает, какие трудности лежат у нас на пути, но сейчас напоминать о них — все равно что предупреждать человека, переходящего вброд речку, не замочить ноги.

Мы уходим. Впереди идет Иван. В темноте его совершенно не видно. Благо, что Чупрахин по своему характеру не может и двух минут молчать: его воркотня, замечания по адресу своего деда дают нам возможность точно следовать за ним.

В пути находимся уже около часа. Все чаще и чаще натыкаемся то плечом, то головой на острые ребра камней. Мухин ростом ниже нас, ему меньше достается, и он иногда поторапливает Чупрахина:

— Чего остановился, матрос, шагай, шагай.

— Так стукнулся лбом, что искры полетели из глаз.

— А ты пригнись, — советует ему Алексей.

— Смотри как соображает! — шутливо замечает Иван. — Гений! И чего ты, Алексей, так поздно родился. Появись на свет раньше лет на пятнадцать, смотри, в генералах ходил бы, фронтом командовал, а мы бы и синяков не имели.

— Ты что думаешь, командующий виноват? — серьезно спрашивает Мухин.

— «Думаешь»! — повторяет Чупрахин. — Вон позапрошлой ночью слышал я спор. Вот те думали! Один говорит: Шапкин виноват в том, что нас гробанул немец, другой отвечает ему: нет, это ты, сукин сын, плохо ставил мины. В общем, Алексей, сапер виноват…

Темнота редеет. Уже замечаются отдельные группы бойцов. Слышны частые выстрелы. Мы попадаем в обширное подземелье, похожее на наш восточный вестибюль.

— Где командир роты? — спрашивает Чупрахин красноармейца, сидящего у телефонного аппарата.

— Да вин там же, у выхода…

Старший лейтенант встречает нас предупредительным знаком.

— Садитесь! — показывает он на углубление, расположенное рядом с ним. Отсюда хорошо просматривается местность. Немцы ведут сосредоточенный огонь. На скате холма видны изогнутые ряды залегших гитлеровцев.

— Работаем, как можем, — оторвавшись от бинокля, говорит нам Запорожец. — В атаку пошли, а мы их пулеметным огнем припечатали к земле.

Старший лейтенант грузный, толстый, а голос у него тихий, как у Замкова.

Гитлеровцы поднимаются и бегут под гору.

— Огонь! — командует Запорожец и снова припадает к биноклю.

— Понял! — кричит мне Чупрахин. — У них полный порядок. Тут фашист не пройдет.

Атака захлебывается. Немцы, повернув назад, скрываются за холмом. Наступает затишье. Запорожец рассказывает нам, как он создал роту. Но его тревожит положение с боеприпасами, их маловато. Да и продовольствие уже на исходе.

— А как Правдин? — вспоминает старший лейтенант о политруке.

— Пока держится, — отвечаю я.

— Трудно ходить в темноте? — продолжает интересоваться старший лейтенант и, заметив на лбу Чупрахина ушибы, говорит: — Что ж фонарь не взяли? Не догадались?.. Возьмите мой, — предлагает он.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант! — кричит наблюдатель.

Мы видим, как по полю к нам движется что-то черное, с виду похожее на детскую коляску.

— Что это за гадость? — всматриваясь в диковину, шепчет Чупрахин. — Вот подлецы, придумают же!

Запорожец приказывает открыть, огонь из пулемета. Но коляска продолжает свое движение. Кое-кто из бойцов начинает отходить в глубь катакомб.

— Что за чудо? — вслух рассуждает старший лейтенант. — А вдруг адская машина?.. Надо уничтожить, не подпустить ее к выходу.

— Разрешите, — вдруг просит Мухин. Чупрахин удивленно смотрит на Алексея.

— Я не хочу быть тем сапером, который плохо ставил мины. Понял, Иван? И не волнуйся, — решительно говорит Мухин, вытаскивая из сумки гранаты.

— Я не волнуюсь, Алеша, но ты подумай лучше. Потом я — твой командир.

— Тогда приказывай, а не отговаривай, — повышает голос Алексей.

— Как фамилия? — спрашивает у него старший лейтенант.

— Мухин… Алексей Мухин…

— Молодец, иди, — разрешает Запорожец.

Предмет приближается медленно, но точно. Не слышно выстрелов. Даже ветер, до этого гулявший по степи, замер, притаившись где-то. Мухин, прижавшись к земле, почти незаметен из катакомб. Сейчас Алексею мог бы позавидовать любой пластун: виден только кусочек его стеганки. Вот он остановился. Потом медленно ползет вправо и скрывается в складках местности. Мы молчим. Коляска приближается. По тому, как она приминает траву, угадывается ее тяжесть, значит, начинена взрывчаткой. Алеша, не промахнись!..

Раздается взрыв. Дым столбом тянется к небу. Бьют немецкие пулеметы, рвутся мины. А Мухина не видно. Где же он?

…Мы собираемся уходить. Запорожец держит в руках фонарь. Он ничего нам не говорит, стоит, окруженный бойцами. Прошел час, а Мухина все нет. «Неужели вдвоем придется возвращаться», — не успеваю подумать я, как кто-то кричит:

— Товарищ старший лейтенант, жив, ползет!

Никита Петрович раздвигает руками стоящих на пути красноармейцев, бросается навстречу Мухину, уже поднявшемуся во весь рост.