Тринадцать осколков

— Ну что ж, так и решим, — заключает Кувалдин. Он поднимается и некоторое время смотрит на Запорожца. Потом, порывшись в своем вещмешке, передает Никите Петровичу небольшой сверток: — Здесь две пачки махорки. Это подарок Мухтарова для твоих бойцов, да себя не забудь. Понимаешь, Али наш — хозяйственный человек. Не знаю, где он нашел табак. Принес, разделил, а себе и щепотки не взял. Пришлось пожурить. Видите ли, он называет себя тыловым работником. Под землей все — бойцы переднего края. Колодец он роет. Скоро у нас вода будет. Так и сообщи своим ребятам.

Они прощаются. Запорожец глубже натягивает шапку. Бросив взгляд в сторону Правдина, он решительно шагает навстречу черной пасти подземного хода. Проходит минуты три. Там, где скрылся старший лейтенант, появляется желто-красное пятно. Никита Петрович зажег фонарь. Вскоре и огонек исчезает.

Егор еще держит в руках кусок фанеры, о чем-то думает… Командир полка, у него много забот.

— Чупрахин! — вдруг зовет он Ивана.

Чупрахин лежит на разостланной шинели: он два часа назад возвратился с Мухиным и Геной с задания. Они обследовали одну галерею, пришли усталые, с царапинами на лицах. Только Генка возвратился без синяков. Он великолепно ориентируется в катакомбах. Мы мало обращаем на него внимания: у нас он — вольный казак, может пристроиться к любой группе, и никто не возразит — мальчишка, что ж с него спросишь. А ему это не нравится, иной раз насупится: что вы, мол, на меня так смотрите. Тогда Иван дает ему пистолет и даже величает его по отчеству: Геннадий Федорович!

Сейчас Генка лежит рядом с Чупрахиным и крепко спит. Устал парнишка. На зов Кувалдина Иван откликается не сразу. Протерев глаза, он говорит Мухину:

— Приснится ж такое! Будто доктор меня целовала, а губы у Маши горячие-горячие, аж страшно стало.

— Это у тебя, Ваня, папироска в зубах тлела, — поясняет Мухин. — Я ее погасил.

— Испортил сон… Ведь в жизни меня еще ни одна девушка не целовала, — замечает Чупрахин Алексею и, спохватившись, обращается к Егору: — Что случилось, товарищ командир?

— Есть срочное задание. Иди сюда и слушай внимательно. Проволоку видел в отсеке? — спрашивает Кувалдин, когда Иван подходит к нему.

— Видел и слышал, о чем вы говорили с Запорожцем, — скороговоркой отвечает Иван.

— Ты же спал! — улыбается Егор.

— А я теперь сплю по-особому: минуту сплю, минуту прислушиваюсь, вернее, одно ухо спит, второе слушает.

— Значит, все понятно?

— Понятно. Я на этот провод уже давно смотрю. Думаю, куда бы его приспособить. А вот вы нашли ему место. К работе приступать сейчас?

— Нет, сначала подумай хорошенько, как лучше сделать. Пойдите с Мухиным осмотрите провод, прикиньте, хватит ли его, чтобы соединить КП с секторами, какие другие материалы потребуются. Дело серьезное.

У центрального входа, который хорошо виден с КП, вырастают яркие вспышки. Свет от разрывов гранат короткими волнами прокатывается по стенам и потолку, напоминая блеск ночной грозы.

— Нервничают фрицы, — коротко замечает Чупрахин и говорит Алексею: — Пойдем, Алеша, теперь мы с тобой прорабы-строители.

Проводив ребят, Егор углубляется в какие-то подсчеты. Я вижу, как он быстро водит карандашом по листу фанеры: видно, трудность сообщения с ротами сильно беспокоит его. Да, пока еще есть керосин, спички, мы кое-как передвигаемся под землей. Но кто знает, когда мы выйдем на поверхность, возможно, пройдут недели, месяцы. Ни керосина, ни спичек к тому времени не останется…

Думай, думай, Егор, наметил ты крайне необходимое дело.

— Сам сообразил или кто подсказал? — спрашиваю Кувалдина, когда он показывает мне свой чертеж.

— Что, плохо, не годится? — беспокоится Егор.

— Нет, все хорошо, Егор Петрович. Надо немедля приступать к делу.

У Кувалдина чуть вздрагивают губы. Не пойму, почему он улыбается.

— Егор Петрович! — подмигивает он мне. — Чудно это слышать. Егор Петрович, товарищ командир полка! Как ты на это смотришь?

— Как все. Ведь обстановка так сложилась…

— А мне иногда становится боязно. Командир полка! Это такая огромная должность!.. Тут и люди, тут и продовольствие, боеприпасы, госпиталь, организация обороны… И все это под землей, а не где-нибудь там, на поверхности.

— Устал? — спрашиваю я Егора.

В ответ он громко смеется:

— Как ты сказал: «Устал?» Я и забыл, что есть такое слово — «устал».

Я тоже начинаю улыбаться: действительно, как непонятно сейчас, под землей, в темноте, при голоде и постоянной угрозе смерти, звучит это слово — «устал».

Кувалдин поднимается, смотрит на часы. Я знаю, подошел час, который Егор отводит для разговора с Правдиным. Вот сейчас подойдем к политруку, и Кувалдин, как всегда он поступает, будет подробно рассказывать о прошедшем дне, о людях, о том, что делается в гарнизоне, чтобы укрепить оборону.

…Маша встречает нас предостерегающим жестом.

— Уснул, кажется, — шепчет она и отводит Егора в сторону. — Температура сегодня нормальная, аппетит появился… Может, и встанет. Вообще-то он крепкий, товарищ командир.