Тринадцать подвигов Шишкина

Ничего не понимающий Шишкин, которому замред вручил экземпляров пятнадцать, листанул четырёхстраничную «районку» и обмер: всю последнюю полосу – целый лист формата А3! – заполняли стихи, над которыми в цветочных виньетках красовалась его, Шишкина-младшего, физиономия! Фотка явно относилась к прошедшей в декабре комсомольской конференции, когда Шишкина скоропостижно избрали в бюро райкома, а после и вовсе – во внештатные секретари РК. На снимке он улыбался и рукоплескал. Но стихи!

Александр вчитался в строки:
Любовь к тебе – вот суть моя.
Любовь к тебе… Что до других!
Твои глаза, рука твоя,
молочный запах губ твоих…
Любовь к тебе… Тот не поймёт,
кому она – запретный плод,
кому она – как логарифм.
Люблю тебя!
Без всяких рифм!
Глаза скользнули ниже:
Я не верю наивным приметам.
Но я верю в удачу свою.
Жил да был не в ладах с целым светом
и вдруг встретил улыбку твою.
Вроде трезво умом пораскинуть —
ну и что? Ведь улыбок-то – тьма…
Но твою из души мне не вынуть.
И душа не сумеет сама.
Вроде всё в тебе просто, обычно,
как в других, а других – миллион.
Почему же не смог безразлично
взгляд скользнуть по тебе? Что же он?
Что случилось? Какая шальная
зацепила меня вдруг гроза?
Почему по тебе я скучаю
в сутках двадцать четыре часа?

«И биться сердце перестало! – у Александра разве что волосы не встали дыбом! Но по спине пробежало полчище противных мурашек. Он почувствовал, как лицо заливает жаркая краска смущения. – Кипит твоё молоко на примусе! Откуда? Как это попало в газету?!»

– Ах, как это трогательно! И как это изящно! – прижала к груди газету Верочка, врач райбольницы, избранная в декабре, вместе с Александром, в бюро РК. Она опустила глаза на страницу и с беллаахмадулинским завыванием зачитала:

Смотрю на тебя и любуюсь тобой,
как будто бы кисть Ренуара
коснулась ресниц – красота и покой,
и пламя душевного жара.
Изгиб силуэта волнующе мил…
В раскрытых ладонях, по-детски,
лежит, заменив мне и солнце и мир,
твое обнажённое сердце…

– Александр! Что же вы столько времени скрывали от нас свой талант?! Да вы не Шишкин! Вы просто Пушкин!

«Кто бы сомневался… – с угрюмой обречённостью подумал Шишкин-младший. – Вот ведь приклеилось! Хоть фамилию меняй! Пойти и записаться каким-нибудь Чекулдыковым, или… Кукушенко. Нет, последним тоже нельзя. Тут же окрестят: Кукушенко-Евтушенко… Уж лучше Пушкин… Но откуда?..»

И тут он понял, откуда! Ашурков и Сумкина! Облагодетельствовал, на свою голову, сладкую парочку! Как людей запустил в квартиру, пока на новогодних каникулах кайфовал в городе! А тетрадь с виршами аккурат в верхнем ящике письменного стола, под «вечным» учебником по русскому языку Бархударова и Чешко таилась. Вот глазопялки чёртовы! Коли уж в столе шариться приспичило, лучше бы этот учебник себе на хоровую читку взяли. Попутно подумалось, что учебник и впрямь уникален – больше дюжины переизданий выдержал. И нынешние девятиклассники, как и их сверстники из тридцатых годов, узнают о нормах родного языка из цитат произведений Пушкина, Фета, Пришвина, Белинского, Шолохова…

Мысли Шишкина-младшего опять перескочили на «квартирантов». Представил, как, уютненько переплетя ножки, лежат-полёживают эти суслики на его «полутораспалке» и зачитывают вслух, похихикивая, его опусы… Поубивал бы!!

«Это – Клавочка! Серёга по столам шарить не будет. Он больше «насчёт картошки – дров поджарить»: вывернуть наизнанку холодильник – вот на это горазд, а стишки… Да на хрена они нужны, когда по комнате голая Клавочка порхает. Дюймовочка хренова! Порхай она даже в пальто одетая – и тогда бы вся поэзия-фигезия Сержу по барабану… Конечно, это – Клавочка! И ты погляди… Ну прочитала, пусть даже ты восторгом подавилась! – а в газету-то зачем слать?! Тем более, без спросу…»