Тринадцать подвигов Шишкина

– Короче, сотрясали там литераторствующие эмигранты воздух, а когда, по-моему, в сороковом году, Мережковский умер, то и эта «Зелёная лампа» погасла. В Париже. Но одноимённые общества и в белогвардейской Маньчжурии возникали, и даже в Южной Америке – куда только ступала нога российского литератора, сбежавшего от советской власти. Это вообще какое-то эмигрантское название.

– Тогда можно назвать, к примеру, «Зелёный огонёк», – не стал далеко отступать замред Слава.

– Ага, – кивнул заворготделом райкома Антон Булкин. – Тайное общество таксистов-графоманов.

– Ну тогда… «Зелёная звезда»!

– Ага! Тебе читатели мигом зарифмуют это название!

– Ну, «Зелёный луч»…

– Лучше «Зелёный крокодил». «Зелёный-презелёный, как моя тоска!..» – пропел Антон. – Ты чего упёрся в этот зелёный? Любимый цвет, что ли? Или это ты намекаешь, что все доморощенные поэты ещё не созрели?

– Да нет, просто как-то уютненько… – вздохнул Слава. – Хотя, конечно, незрелых авторов хватает, тут и специалистом не надо быть, большинство графоманят, а некоторые даже, как бы, настырно…

Шишкин-младший вспомнил старую загадку: «Какого цвета стоп-кран на самолёте, если в поездах красный?»

– А вот, кстати, о графоманах, – сказал Александр, уже откровенно потешаясь. – Может, назвать литературный клуб на страницах газеты «Зелёный стоп-кран»? В смысле, что дорогу графоманам перекрыли…

– Народ не поймёт, – подумав, изрёк Славик. – Будем думать. Но сама идея как? Ну что, возьмёшься, старик?

– Ну, давай попробуем.

– Во, – тут же воодушевился замред, – я тебе за недельку, как бы, всю литературную почту соберу и переправлю.

– Робяты! Может, и вправду, чайку попьём? – Калюжная посмотрела на райкомовский сейф, увенчанный коробкой с тортом.

А Шишкин-младший посмотрел на часы. Поднялся со вздохом (облегчения, но все, был уверен, сочли за сожаление), потянул с вешалки куртку:

– А мне, братцы дорогие, вкушать торты, увы, уже некогда. На остановку надо бежать, а то уйдёт мой автобус без меня.

– Господи, умрёт там без тебя твоя школа! – вздохнул Булкин. Потянулся к бутылке с водкой, плеснул мужикам по стаканам. – Так хорошо сидим. Ванька же оставил ключ от своей квартиры. Наказал нам, что пока он на сборах, ты там можешь ночевать.

– Школа не умрёт, но запереживает! – улыбнулся Шишкин. – У меня же не только уроки с утра, но и ценный груз. – Он показал на коробку из универмага. – Сувенирчики для наших школьных дам. Да и ведро с распустившимся багульником у меня дома стоит.

– Восьмое марта, это, мужики, серьёзно, – кивнул Славик и, поправив указательным пальцем очки, вздел его кверху. – Мне моя так всегда говорит: «Как Восьмое марта я встречу, так ты весь год проведёшь».

– И что, получатца? – ехидно поинтересовался Булдыгеров.

– Не мой это день… – вздохнул Славик.

Все засмеялись, и под этот смех Шишкин распрощался.

Он еле-еле успел на автобус. Снова развернул в подпрыгивающем на ухабах «пазике» газету:

Открою, как книги страницу,
которую помню давно,
судьбы лист, где спрятал я птицу,
И птице взлететь суждено.
Над миром она пусть кружится,
крылом чуть касаясь зари,
алеющей там, где граница
дня с ночью.
Пари же, пари!
Ещё он не встал, день наш жаркий.
Видна его будущность чуть:
открылся полоской неяркой…
Чем будет наполнен наш путь,
которым сквозь день наш пойдём мы?
А если устанем в пути,
могу ли я знать, что найдём мы?
Оазис? Он есть впереди?
Дорог уже много измерил
и многого в жизни хотел.
Любил я, надеялся, верил.
Юлить вот и лгать не умел.
Быть может, наш день только снится?
Любовью ли полнится путь?
Юна ты. Счастливая птица
тебе не даёт вновь уснуть:
едва она в небо – за счастьем —
бежишь ты вдогонку, смеясь…
Я верю – не будет ненастья.
Я верю, судьбе поклонясь.

«Прибить бы эту Клавочку! – со злостью подумалось. – Сам-то здесь далеко от графоманства ушёл? Вот это, например: «Пари же, пари!» Так и слышится: «В Париже пари!» А последняя строка? «… судьбе поклоняясь». Вообще полная безграмотность! И банальщина в рифмах: счастье-ненастье, птица-страница… Собирался пошлифовать «нетленку», но, в любом случае, не для публики, а тут… Вот же подсуропили «квантиранты». А не надо было «дом свиданий» устраивать! Сам дурак!..» Непроизвольно в голове зарифмовалось: