Тринадцать свадеб

Алекс женился. Он сказал, что любит меня. Он сказал, что запутался. И я видела подтверждение его словам — видела в его глазах. Но я ничего не сделала, не остановила его, не убедила в том, что он не должен идти до конца. Мне следовало так поступать? Выбрал бы он в итоге ее? Теперь слишком поздно, мысль о том, что я снова его увижу, сводит меня с ума. Я не знаю, как пережить это. Как я вернусь на работу после Рождества в новом году? Вряд ли я его когда-то прощу.

— Что тебе приснилось?

В мои мысли вторгается Локи. А я решила, что он снова заснул.

Он вздыхает.

— Расскажи мне, — секунду спустя произносит он.

Я застываю, не вымолвив ни слова в ответ.

— Бронни, — мягко настаивает он. — Я мало что о тебе знаю. Знаю, что у тебя было трудное детство, но не знаю почему. Знаю, что твой отец был органистом. Знаю, что ты испытываешь страх перед церквями.

— Теперь не очень-то, — перебиваю его. Хотя вчерашний день, наверное, вернул все на круги своя.

— Ты говоришь, что не веришь в брак, хотя я не очень тебе верю.

— Почему? — мне становится любопытно. Если бы я в него не верила, то не впала бы в такое состояние.

— Из-за твоей вчерашней реакции.

— Алекс верит в брак, — тихо отвечаю ему, и поэтому вчерашний день представляется таким знаковым.

— Не заводи меня, я не хочу говорить об Алексе, — шепчет Локи, и его рука, которой он сжимает мою ладонь, едва ощутимо дрожит.

— То, что ты тогда сказала, — выговаривает он сдавленным голосом. — Это правда?

— Что я люблю тебя? Да.

Он с шумом выдыхает.

— Ты доверяешь мне?

Сдвигаю брови.

— Думаю, да.

Он отстраняется. Секунду спустя зажигается ночник, и я вздрагиваю из-за яркого света. Локи поворачивается ко мне. Он кладет руку мне на щеку и пристально смотрит в мои глаза.

— Ты можешь довериться мне. Я люблю тебя, — вижу, как у него увлажняются глаза, и тут же передо мной все плывет. Я вытираю слезы, двигаюсь вперед и касаюсь его губ. Он отвечает мягким поцелуем и отодвигается.

— Доверься мне, — повторяет он.

С трудом втягиваю воздух. Я расскажу ему.

— Что ты хочешь знать?

— Что с тобой случилось в детстве? Какой кошмар тебя так мучает?

— Я никогда и никому не рассказываю о нем, — отвечаю я.

— Со мной ты можешь поговорить о нем.

— Я даже не знаю, с чего начать.

— Начни со своего сна.

Я нервно вздыхаю.

— В нем мне девять лет.

Он берет мою ладонь и держит в своей руке, желая меня подбодрить.

— Но сначала нужно сделать небольшое отступление. У мамы и папы был несчастливый брак, хотя оба этого не понимали. Они были очень верующие, и каждые выходные мы ходили в церковь, и мама с гордостью улыбалась, когда папа играл на органе, и притворялась, что они счастливая пара. Но дома они никогда даже не улыбались. Мать все время плакала или орала. Но папа никогда не кричал в обратную. Он просто ничего не делал. У нас с ним вообще не было никаких отношений. Он даже, кажется, не любил меня. Он обратил на меня внимание только однажды, когда я заинтересовалась игрой на органе. Службы в церкви казались мне скучными, но когда отец стал брать меня с собой после школы и учить, церковь предстала передо мной в совсем ином свете. Иногда мы встречались уже на месте, и я ждала его в прохладе и великолепии просторного храма, и это освежало мою голову. Это был один из тех редких моментов, когда я чувствовала настоящее умиротворение — вдали от криков и плача, которые дома ни на секунду не стихали. Если он вообще умел улыбаться, то только когда я играла на органе. Но, находясь дома, он казался лишь тенью самого себя. Он почти не разговаривал ни с одной из нас. Он словно закрылся в своей скорлупе, и как бы мать ни пыталась достучаться до него, ничего не выходило. Потом он вдруг перестал учить меня играть на органе. Он то и дело придумывал отговорки, объясняя, что у него нет на меня времени. Порой я все равно шла в церковь, и если там никого не было, я делала вид, что играю, надеясь, что он откуда-нибудь выйдет. Однажды мать рыдала так, что сотрясались стены. Она даже не старалась скрыть того, что плачет. Ее не заботило, что ее всхлипывания, как когти, впивались мне в сердце, — с горечью в голосе рассказываю я, и Локи сжимает мою руку. — И я ушла. Вышла тайком. Мне было всего девять.

Снова делаю глубокий вдох, потому что как раз эта часть моего рассказа и находит отражение в моем сне.

— Я пошла в церковь, я хотела, очень хотела, чтобы мой отец пришел домой и успокоил мать, ибо порой — совсем редко — у него получалось. Я не знаю, что он говорил ей в тех случаях, но я хотела, чтобы он сказал ей это сейчас. В церкви никого не было, и я пошла и села у органа. Я была слишком напугана, и не стала его включать, и просто сидела, делая вид, что играю, — у меня перехватывает дыхание. — До меня донесся какой-то звук. Казалось, что кто-то стонет от боли.

Как же сложно рассказывать об этом.