Тринадцать свадеб

В мою спальню ведет первая дверь справа. Распахиваю ее и, охватив взглядом обои кричащего розового цвета, робею все сильней и сильней. Кое-где на стенах висят обесцветившиеся постеры из журналов, дешевые полки заполнены аккуратными рядами пестрых детских книжек и библейских историй, а в никуда не годных коричневых шкафах и комоде им под стать наверняка все еще хранятся страшненькие джемперы, которые я носила, когда была подростком. Взгляд падает на аккуратно выглаженное ажурное покрывало и потрепанную собачку, занявшую почетное место у подушки. Я отпускаю свои сумки, и они с глухим стуком падают на потертый ковер. Подхожу к кровати и сажусь на нее.

Монти печально смотрит на меня единственным черным стеклянным глазом, давным-давно утратившим весь свой блеск. Беру его в руки и рассматриваю.

Ладно, может, возьму Монти с собой. Он ничего плохого не сделал и не заслуживает, чтобы его просто так выбросили. Но все остальное пусть отправляется на мусорку.

Раздается стук в дверь.

— Да?

— Я ставлю чайник? Будешь? — спрашивает мама.

— Конечно.

Я встаю и шагаю за ней в заднюю часть дома. Кухня с оранжевым линолеумом и шкафами из желтого меламина не ремонтировалась уже сорок лет. Это, черт возьми, повергает в уныние. Выдвигаю стул и тяжело на него опускаюсь. Мать ставит передо мной упаковку печений «Йо-йо», и я слегка приободряюсь.

— В час ко мне должен зайти друг, — сообщает она необычайно беззаботным тоном, который тут же вызывает у меня приступ бешенства.

— Да ты что?

— Да. Он поможет отвезти кое-какие коробки в благотворительный магазин, — ее щеки наливаются пунцом.

Пристально смотрю на нее с каменным лицом.

— Он?

— Его зовут Дэвид, и это просто друг, — оправдывается она.

Внутри все холодеет.

— Полли говорила мне, что у тебя появился друг мужского пола, — пытаюсь сказать бесстрастным тоном, но мне с трудом это удается.

— Он мне просто друг, — снова произносит она, но румянец с ее лица не сходит.

— Когда ты в последний раз навещала папу? — спрашиваю ее, а внутри вырастает какое-то странное чувство.

— Я все время его навещаю! — Она повышает на меня голос, больше напоминая мне маму из моего детства, чем эту гламурную, загорелую, крашеную особу, которую я вижу перед собой. — Я отдала ему всю себя. Я вам обоим дала все! А теперь мне пора подумать и о себе.

Долго гляжу на нее, а потом поднимаюсь и выхожу из комнаты.

— Бронте! — кричит она. — Вернись!

Нет. Не могу. Хватаю с кровати сумочку и выхожу на улицу.

Поворачиваю налево и, повесив сумку на плечо, иду быстрыми шагами по знойной дороге, а под ногами хрустит опавшая хрупкая листва эвкалипта. Не знаю, куда я держу путь, но я не могу находиться рядом с ней. Просто не могу. Друг! Да она лжет. Она отдала нам все? Она дала мне несчастливое детство. А что до отца…

Солнце палит, не щадя раскалывающейся головы, а тело будто выпотрошено и набито песком. Я наконец добираюсь до цели. Я даже не знала, куда направляюсь, пока не оказалась перед крохотной церквушкой, выстроенной из голубоватого песчаника. На солнце железная крыша отливает серебром, и белый деревянный крест над маленькой колокольней кажется еще ярче, чем обычно. Я вытираю нос тыльной стороной ладони и иду дальше по дороге, пытаясь не обращать внимания на сухие сосновые иголки, которые забиваются в мои босоножки и колют ступни.

Дверь открыта, и без излишних колебаний, почти не раздумывая, захожу внутрь, и в нос бьет знакомый запах. Решительно иду по проходу, минуя не более десяти скамеек, и останавливаюсь перед органом. Как сквозь сон, сажусь на стул, и меня накрывает неумолимой волной воспоминаний. Я слышу отца и священника, вижу их, и они тоже замечают меня, и мое лицо снова, словно здесь и сейчас, пронзает боль и пульсация справа, прямо над бровью — в том месте, которым я ударилась о стену. Я прикладываю к нему ледяную ладонь и пытаюсь успокоиться.

Я не знаю, что мне теперь делать. Я совсем не хочу домой. Можно позвонить Лили и Бену. Интересно, они мне разрешат остаться у них на пару дней? Я знаю, что у них кроха, но, может, Лили не откажется от помощи.

Взгляд падает на дверь ризницы, и тут же подступает страх перед замкнутыми пространствами.

— Бронте?

Невольно вздыхаю: она нашла меня.

— Бронте? — снова зовет мама, идет по проходу и замечает, что я сиротливо сижу у органа.

— Просто отстань, — бормочу я, внезапно почувствовав, что я слишком устала, чтобы с ней спорить.

— Пожалуйста, пойдем домой, — убеждает она меня, со страхом глядя по сторонам. Не дай Бог, чтобы кто-то увидел нас здесь и услышал наш разговор.

— Я не хочу домой, — отвечаю решительно. Я не знаю, зачем вообще сюда приехала. Мне надо было остаться в Англии.

В памяти всплывают голубые глаза Алекса, как он смотрит на меня, и я вздрагиваю. Нет, и в Англию я не хочу.

Нужно было лететь с Локи в Перт. Я подскакиваю. Я могла бы отправиться в Перт и навестить Локи! Мне не придется здесь оставаться. Я не ребенок, она не может меня заставить.

— Нам надо поговорить о твоем отце, — слова матери разгоняют мои обнадеживающие мысли.

— Что с ним? — вяло спрашиваю ее.