Тринадцатая пуля

– Э-э-э, нехорошо… Зачем уезжаешь, дорогой? Самое интересное впереди, – с сильным кавказским акцентом сказал человек, и, как стальные лезвия, полыхнули стеклышки его пенсне…

Глава 6

…Мы с Лидочкой долго шли нескончаемыми переулками и молчали.

Было не по-зимнему тепло. Сырой воздух тревожил грудь. Падающий с небес крупными звездными хлопьями снег имел театральный, сказочный вид, и мне казалось, что это зыбкое, неустойчивое, волнующее, окрашенное в бледно-вишневые тона предутреннее время никогда не кончится.

Пересекли пустынное Садовое Кольцо и незаметно очутились во глубине Арбата.

…Сколько раз много лет назад я ходил по этим переулкам с Лидочкой, сколько раз, уже потом, когда ее не стало, я мысленно проделывал этот бесконечный, изматывающий душу слезный путь, безуспешно пытаясь вернуть то, без чего, казалось, не имело смысла жить…

– Кто это был? – спросила Лидочка. Она заглянула мне в глаза, и у меня горестно защемило сердце – опять этот звездный, тревожно мерцающий взгляд.

– Кто это был?.. – переспросил я. Я снял перчатку с Лидочкиной руки, приник лицом к ее ладони и застонал. Ладошка была легкая, теплая… Я поцеловал ее и, наконец, заплакал…

– Лидочка, Лидочка, Лидочка, – шептал я, – неужели это ты?..

– Я, я, – услышал я тихий ответный шепот. И ни я, и никто другой не знал – правда это или нет.

Лидочка, запрокинув голову, смотрела в серо-вишневое дымное небо.

Потом я услышал ее голос, далекий и скорбный:

– Отныне грусть твоя будет светла и прозрачна, как бывает чист и прозрачен воздух в холодном осеннем лесу.

Да, да, чист и прозрачен…

Душа потребовала вина!

Пронзая снежное пространство и опережая звук хлопка, улетела в холодную высь бутылочная пробка.

Смеясь, мы пили прекрасное, благородное вино, и мне уже стало казаться, что все возможно в этом мире, возможны и чудеса, и можно время, как велосипед, поворачивать вспять…

Мы смеялись, и смех наш был ломкий и холодный, как льдинки, что крошились и хрустели под ногами.

Я видел прекрасные глаза Лидочки, и эти глаза из придавленного временем далекого прошлого говорили: «Я знаю, ты помнишь ту страшную апрельскую ночь в больнице, когда ты сидел у моей кровати, ты помнишь то страшное апрельское утро, которое ты, мой милый, встретил уже один… Это утро ты встретил, как проклятие, я это знаю, мой милый, хотя меня рядом уже и не было, и это утро встало между нами, как глухая бесконечная стена. И эта стена неодолима, и нет силы, любимый ты мой, которая может что-либо изменить…»