Вышеупомянутому и нижеописанному скандалу предшествовала святая минута, в течение которой сладко жующий, углубленный в себя, златокудрый поглотитель спиртного, до той поры молчавший и, похоже, замышлявший некую высокую пакостную думу, вдруг прервал свои глотательные движения, неторопливо поднялся и, бекая и мекая, произнес непродолжительный спич:
– А теперь, э-э-э… м-да, уважаемые дамы и, разумеется, господа, позвольте, м-да, и мне, так сказать, внести, э-э-э… посильную лепту в поэтическую, э-э-э… часть сегодняшнего вечера. Вот послушайте… э-э-э… послушай же и ты, о, мой бывший собрат по театральному, так сказать, цеху («собрат» негодующе зашевелил пышными бровями), да-да, послушай, тебе будет, возможно, э-э-э… полезно. М-да… Я ведь тоже, э-э-э… когда-то… э-э-э… м-да…
И он приступил к главному:
– Тебе пора от жизни отдохнуть… – сочувственно вымолвил хозяин Н-ского сельскохозяйственного рынка, с интересом разглядывая в навалившейся тишине любимца страстных библиотекарш, и повторил:
И пока все живое вокруг цепенело и сатанело, зверело и шалело, обалдевало и дурело, разевало и моргало, возмутительный наглец добивал публику и особенно мнимого собрата калеными стихами:
Гневный жест кривым красным пальцем в направлении поникшей знаменитости довершил разгром. Обличитель удовлетворенно чмокнул губами и опустился на стул, возвращаясь к своим огурцам и фужеру с водкой.
Привыкшей к ласке, почтительности и аплодисментам артист сидел в углу и пускал детские слюни.
Помедлив с полминуты, как бы осваиваясь в возникшей новой мизансцене, все присутствующие разом, вдруг, не сговариваясь, почувствовали себя участниками небывалого в их жизни спектакля.
Мгновенно разделившись на два враждебных лагеря, недавние мирные сотрапезники с жутким воем ринулись в рукопашную схватку. Повторяю, это была битва!