Тринадцатая сказка

Они остановились перед самшитовым обелиском с глубокой, еще не полностью заросшей раной на одном боку. Гувернантка поглядела на коричневый ствол в глубине пореза и дотронулась до одного из молодых, ярко-зеленых побегов, протянувшихся к солнцу от старых ветвей.

– Аделина ставит меня в тупик, доктор Модели, – со вздохом сказала она. – Я бы хотела посоветоваться с вами как с врачом.

Доктор отвесил легкий полупоклон:

– Всегда к вашим услугам. Что именно вас беспокоит?

– Я впервые имею дело с таким трудным ребенком. – Она сделала паузу. – Извините, что я вас задерживаю, но у меня не получится в двух словах описать все те странности, что я в ней заметила.

– Тогда расскажите все по порядку. Я никуда не спешу.

Доктор жестом предложил ей сесть на низкую скамью, позади которой живая изгородь образовывала причудливую арку вроде тех, что можно увидеть в изголовье искусно сработанной старинной кровати. Усевшись, они увидели прямо перед собой одну из самых крупных геометрических фигур сада.

– Эта штука называется тетраэдр, – заявил доктор. Эстер никак не отреагировала на его комментарий и приступила к объяснению:

– Аделина – замкнутый и агрессивный ребенок. Ее раздражает мое присутствие в доме, и она всячески противится моим попыткам навести здесь порядок. Она не соблюдает режим питания: отказывается принимать пищу до тех пор, пока не доведет себя до голодного изнурения, и лишь тогда соглашается поесть, да и то самую малость. Купать ее приходится, применяя силу, причем мы вдвоем едва удерживаем в ванне эту худышку. Все мои попытки сблизиться она отвергает с ходу. Мне кажется, она попросту лишена многих нормальных человеческих чувств, и, между нами говоря, доктор Модели, я сомневаюсь, что из нее когда-нибудь выйдет полноценный член общества.

– Как у нее с интеллектом?

– Она очень хитра и изобретательна. Но в ней невозможно пробудить интерес к чему-либо, что выходит за рамки ее желаний и склонностей.

– А как с учебой?

Вы, конечно же, понимаете, что понятие «учеба» применительно к этим девочкам не имеет ничего общего с образованием обычных детей. У нас нет уроков арифметики, латыни или географии. Тем не менее я внесла в распорядок дня занятия – по два часа утром и после обеда – и стараюсь донести до них информацию путем рассказывания историй.

– Она понимает смысл и цель этих уроков?

– Честное слово, я не знаю, как ответить на ваш вопрос, доктор Модели. Она ведь совершенно неуправляема. Ее приходится заманивать в класс хитростью, а иногда я вынуждена привлекать Джона, чтобы он тащил ее силой. При этом она яростно сопротивляется, хватаясь за что попало, или, наоборот, застывает как деревянная, расставив руки и ноги, так что ее с трудом удается пропихнуть в дверь. Усадить ее за письменный стол практически невозможно. Обычно Джон просто оставляет ее на полу. Во время урока она не глядит на меня и не слушает, что я говорю, а погружается в какие-то свои мысли.

Доктор внимательно слушал рассказ, кивая.

– Да, это действительно трудный ребенок. Я понимаю, вас очень тревожит ее поведение и вы опасаетесь, что ваши усилия не приведут к столь же успешному результату, как в случае с ее сестрой. И все же, простите меня, мисс Барроу, – продолжил он с обаятельной улыбкой, – но я не верю, что вы поставлены в тупик. Мало кто из студентов-медиков, имея на руках те же данные, смог бы составить более связный и грамотный отчет о ее поведении и психическом состоянии.

Гувернантка прямо взглянула ему в лицо.

– Я еще не дошла до самого главного.

– Вот как?

– Существуют методики, которые в прошлом давали хорошие результаты в работе с такими детьми, как Аделина. У меня есть и свои оригинальные подходы, проверенные на практике, и я не замедлила бы их применить, если бы не…

Эстер запнулась, и на сей раз у доктора хватило такта воздержаться от комментариев и дождаться продолжения. И она продолжила, тщательно подыскивая и взвешивая каждое слово:

– У меня создалось впечатление, что разум Аделины окутан мглой, которая отделяет ее не только от остальных людей, но и от самой себя. Временами эта мгла становится более прозрачной, а порой и совсем рассеивается, и тогда я вижу перед собой другую Аделину. Но потом вновь наползает мгла, и все возвращается в прежнее состояние.

Эстер смотрела на доктора, оценивая его реакцию. Он сосредоточенно морщил лоб, однако выше, у корней редеющих волос, его кожа была все такой же гладкой и розовой.

– Как она выглядит в периоды просветлений? – спросил он.

– Внешние признаки едва заметны. Мне потребовалось несколько недель, чтобы их изучить. После этого я еще некоторое время проверяла свои наблюдения и только потом обратилась к вам.

– Понимаю.

– Прежде всего это ее дыхание. По смене его ритма я догадываюсь, что, хотя она и притворяется погруженной в себя, на самом деле она меня слушает. И еще ее руки…

– Руки?