Тринадцатый апостол. Том II

В день отъезда я приказал девушкам прилично одеться, навесить на себя все свои золотые украшения и накрыть головы тонкими покрывалами в знак благочестия. Зачем им демонстрировать украшения толпе, пришедшей проводить римлян? А затем, что золото — это первый признак богатства и почета в Египте. Жители Мемфиса должны ясно понять, что этим девушкам оказана наивысшая степень почета и уважения — их почти приняли в жрицы могущественного Бога, победившего самого древнего Сета. Но все же главное украшение любой девушки — добродетель и девственность. А уж о том, что жрицы нового бога невинны, знает теперь весь Мемфис — повитуха постаралась разнести эту важную весть по всему городу.

Провожают нас с большой помпой, несмотря на раннее утро. Народа пришло даже больше, чем когда нас встречали. Здесь вся магистратура в полном составе, с новым магистратом во главе, верховные жрецы, и огромная толпа зевак. Легионеры Лонгина выстраиваются почетным караулом вдоль сходней и погрузка начинается. Вначале, конечно, на триеру важно поднимается префект Гай Глерий. За ним следует легат Максимус, а потом уже мы с Сенекой и девушки.

Строгая субординация соблюдена — наместник Рима превыше всего, легат и жрец культа Августа следующий. А потом и правнук Августа — Марк Юлий в окружении прекрасных гурий. И что удивительно — ни одного косого взгляда или худого слова в адрес девушек — только любопытство и боязливое уважение. А девчонки, почувствовав резкое изменение своего статуса, больше не жмутся ко мне испуганно, но и нос особо не задирают — ведут себя скромно и с достоинством. Моя разъяснительная работа принесла свои плоды.

Поднявшись на палубу, они встают за моей спиной, чтобы бросить последний взгляд на родной город и может быть, отыскать глазами в толпе свою родню. Сомневаюсь, что отец Зэмы придет проводить дочь, а вот отцы двух других девушек наверняка сейчас где-то здесь. Встретиться с дочерьми открыто в нашем лагере они, к моему сожалению, так и не решились, а вот увидеть своих кровиночек издалека — почему бы и нет?

Рядом с девушками переминается с ноги на ногу Маду в новой льняной тунике. Вид у него нерадостный, он вроде как и понимает, что впереди его ждет интересная, удивительная жизнь, но такие резкие перемены в собственной судьбе явно пугают парня. Мыслимое ли дело — из египетской глубинки отправиться сразу в Рим, столицу империи?

Наконец, погрузка завершена, последние напутствия произнесены. Легат Максимус Касий и трибуны, попрощавшись, покидают нашу триеру — их путь лежит дальше, вверх по Нилу, в древние Абидос, Фивы и Луксор. Префект приказал уничтожить все храмы Сета, отныне этот бог вне закона. Туда же отправляется и часть чиновников — грех не воспользоваться карательной экспедицией и не провести проверку в местных магистратурах. Заодно и налоги там соберут. Так что в Александрию возвращается только одна триера из трех, и префекта на ней сопровождают лишь одна центурия — наша. Весла мерно ударяют о воду, и триера, вздрогнув всем корпусом, отходит от причала, беря курс на столицу…

* * *

…Мы плывем по благодатному Нилу, и наш корабль слегка покачивается на его мутных волнах, паруса триеры наконец-то надувает попутным ветром. Солдаты растянули на палубе несколько тентов, чтобы защититься от палящего солнца. Девушки восторженно смотрят по сторонам, тихонько обмениваются впечатлениями — они ведь в первый раз выбрались так далеко за пределы родного города, им все сейчас в диковинку. Я же пользуясь передышкой, усаживаюсь в тени, чтобы написать Петру и в Синедрион подробные письма о случившемся в храме Сета.

Почему и в Синедрион? Так в наших общих интересах поддерживать добрые отношения с Иерусалимским храмом. Мне совсем не трудно черкнуть лишнее письмо, а для левитов будет лестно получить мое послание из Александрии. Да и наси Гамлиэль симпатичен мне, как человек, с ним явно стоит поддерживать личную переписку. Заодно может, узнаю от него, как там поживают наши апостолы. А то ведь Петр со своим тяжелым характером запросто может снова ввязаться в споры с первосвященниками.

Пишу про казнь жрецов, а перед глазами снова встают кресты вдоль дороги и распятые на них люди. Удрученно вздыхаю, хмуря лоб — это тот редкий случай, когда даже мое вмешательство не возымело никакого успеха. Призывы мои к милосердию остались непонятыми ни Галерием, ни Сенекой. Лишь сотник Лонгин вздохнул сочувственно и осенил себя крестом, тихо шепча молитву. Чудны дела твои, Господи… в суровом центурионе нашлось гораздо больше сочувствия к поверженным врагам, чем в высокообразованном философе или в просвещенном наместнике.

Смотрю, Сенека с Галерием тоже что-то сосредоточенно пишут, спрятавшись в теньке. Префект видимо строчит очередной отчет в канцелярию Тиберия о проведенной в Мемфисе карательной экспедиции, а Луций ведет путевые заметки. Наверное, потом собирается на их основе написать книгу о своем пребывании в Египте. Нужно будет за этим присмотреть, а то наш философ может такого понавыдумывать, что потом вовек не отмоешься.