Тринадцатый апостол. Том II

По верованиям египтян, часть души, называемая Ка, после смерти должна была видеть погребенные вместе с телом любимые домашние вещи, жертвоприношения, еду и питье, чтобы «пользоваться» всем этим в загробной жизни. Другая часть души, путешествующая по загробному миру — Ба — покидала тело через рот, а возвращалась через глаза. Поэтому так важны для египтян глаза на портрете — это необходимая черта ритуала, без которой портрет просто не выполнит свою функцию. Ну, и на всякий случай, табличка с именем на портрете, чтобы душа владельца, возвращаясь, не обозналась и не промахнулась. Для подстраховки, так сказать…

На меня смотрят практически иконописные лики с поразительной достоверностью передающие черты умерших людей. В портретах этих есть уже объем, переданный светотенью, линейная и воздушная перспектива — и это за пять веков до Византии и за пятнадцать веков до эпохи Возрождения! Обалдеть… Причем исполнены они в технике энкаустики — той самой древнегреческой живописи с помощью теплого окрашенного воска, утерянной впоследствии и забытой. Разве мог я пройти мимо такого чуда?!

— Марк, зачем тебе туда? — пытается остановить меня Сенека — это же мастерская погребальных портретов!

— Я знаю, Луций, знаю…

Ну, вот как объяснить человеку, что любой наш искусствовед душу бы дьяволу продал, лишь бы оказаться сейчас на моем месте и увидеть, как творят древние художники?

В лавке находились трое человек — два смуглых юноши работали, сидя за большим столом, заставленным мелкими плошками с разноцветными пигментами, над одним из юношей сердито нависал седой сухопарый старик.

— Опять я несу из-за тебя убытки, нерадивый раб! Ты должен был закончить этот портрет еще вчера!

— Но господин, быстрее никак нельзя… — испуганно оправдывался парень перед хозяином.

— Почему Анум может, а ты нет? Будь проклят тот день, когда я поддался на уговоры работорговца и купил тебя, Маду! Видно боги лишили меня в тот день разума!

Увидев посетителей и признав в нас римлян, старик тут же забыл про раба и залебезил.

— Проходите, пожалуйста, уважаемые господа! Чем я могу услужить вам?

— Я просто хотел посмотреть ваши работы — кивнул я старику, приветствуя его — у нас в Риме мало кто работает с восковыми красками.

— Не удивительно, господин, это очень сложное эллинское ремесло! Нужно быть умелым мастером — здесь нельзя ничего исправить, все должно быть сделано с первого раза.

Мастерство художников-рабов и, правда, восхищало. Точными, уверенными движениями они наносили кисточками расплавленный цветной воск на подготовленные доски, и почти сразу же тот начинал застывать. Кроме кистей использовали еще маленькие лопаточки, а также тонкие резцы. Прямо на наших глазах один из рабов начал прорисовывать таким резцом на женском лице брови и ресницы, придавая глазам особую выразительность.

— Господин, лучше посмотрите, как работает другой раб — засуетился старик, увидев, что я подошел к юноше, которого он только что ругал — этот лентяй ни на что не годен, видимо, придется мне его продать. Такие убытки, такие убытки из-за этого негодяя..!

Странно… а мне показалось, что этот юноша намного искуснее своего коллеги. Мужской портрет, который он рисовал, выглядел, словно лик святого, а глаза мужчины, казалось, заглядывали в самую душу. Вот она — предтеча византийской иконы…

— Не подскажете: а дорого ли стоят такие рабы? — задумчиво проговорил я, обдумывая пришедшую мне в голову идею.

— Ну… смотря для чего он вам нужен. Если вот скажем, для работы с восковыми красками…

— Нет, нет — сразу оборвал я хозяина лавки — меня интересуют исключительно настенные фрески.

— Такого можно и за пятьсот систерциев купить.

— А я слышал, что ты недоволен этим Маду — я кивнул на юношу — так не уступишь ли мне его?

Парень обеспокоенно обернулся к нам, в блеклых глазах старика вспыхнул расчетливый интерес:

— Этот раб стоит гораздо дороже названной мною суммы!

— Неужели? — усмехнулся Сенека, включаясь в наш разговор — Ты же сам только что ругал его последними словами и называл ни на что не годным лентяем!

— Да, но я потратил много времени и сил на его обучение.

— Ну, так моему другу тоже придется отдавать его кому-то переучивать, и еще неизвестно, что из него получится.

Слово за слово, и эти двое так увлеклись спором, что забыли обо всем на свете. Молодой раб со страхом смотрел на то, как они торгуются, и в его глазах застыло отчаяние. Мне было жалко парнишку, но как-то успокоить его я сейчас не мог, поскольку приходилось изображать перед стариком равнодушного римлянина, не слишком заинтересованного в покупке раба.

— Луций, не стоит так разбрасываться деньгами — состроил я недовольное лицо — давай лучше сходим завтра на невольничий рынок.

— Такие рабы редкость, вы долго будете там искать!

— Ничего, нам не к спеху.

Старик поджал губы и вскоре сдался.

— Пятьсот пятьдесят, и это моя последняя цена!

— Пятьсот тридцать, и идем оформлять купчую — вошел в раж философ.

— Не знал, что римляне торгуются хуже евреев! Пятьсот сорок — и это мое последнее слово. Не хотите, не покупайте.