Тринадцатый двор

— Сейчас кому угодно продают.

— Какие хорошие времена. А нам не продавали. Мы взрослых просили купить.

Приятели вышли из здания поликлиники проветриться, но спирт с яблоками и стаканчиками прихватили с собой.

Грешнов поинтересовался, о чём народный целитель мечтает.

— Мечтаю овладеть необыкновенным даром Галли Матье, — серьёзно ответил Валентин. — Он капли и таблетки заменил смехом.

— Фармацевтам это не понравится. Он что же, над больными смеялся? Это нам знакомо.

— Не говори глупостей. Он умел смешить больных. Они смеялись, и хворь отступала. Лекарства были не нужны.

— Если сейчас наблюдается недостаток лекарств, то это не значит, что они не нужны.

— Да слушай же ты! Придёт к больному, рассмешит и уйдёт. Мне иногда кажется, что я обладаю этим даром.

— Сегодня, с селедочницей, ты меня рассмешил, — согласился Василий.

— О, смотри, твой дед идёт с клюшкой «Эфси».

— Точно. Пётр Кононович. Он любит в поликлинике в очереди с людьми посидеть, поболтать. Эй, хоккеист, хромай сюда!

Петр Кононович шел в поликлинику, опираясь на хоккейную клюшку.

— Удобная вещь, — пояснил дед внуку и обращаясь к Валентину, спросил. — Простите, забыл вашу фамилию?

— И бабин шарф на себя нацепил, — не отвечая на вопрос, обсуждал подошедшего целитель.

— Как? «Бабин»? А не ваш ли родственник получил золотую медаль, э-э-э…

— Мой, — смеялся и кивал головой Мартышкин.

— … Э-э-э, государя императора на Первой Всероссийской выставке рогатого скота?

— Дед, тебе сколько лет?

— Десятый десяток разменял.

— Оно и видно.

— Плохо выгляжу?

— Выглядишь хорошо, вопросы у тебя… старорежимные. Не Бабин я. Фамилия моя — Мартышкин.

— Мартышка? — испуганно переспросил дед Пётр и стал пристально всматриваться в собеседника, имевшего в чертах лица что-то обезьянье.

Василий захохотал во всю мощь своей широкой груди:

— Ты нашего деда хотел подкузьмить, так он тебя сам поддел.

Пётр Кононович тотчас перестал всматриваться, примиряюще подмигнул целителю, улыбнулся и, взяв в руки стаканчик, сказал:

— Мне чуть-чуть, — годы уже не те.

Через некоторое время беседа была уже в разгаре, можно было услышать крепкий уверенный голос деда Петра:

— Я Брежнева помню ещё с тех пор, когда он слесарем на заводе работал.

— Это хорошо, что помните. Что же это за завод? Какой год?

— Тридцать первый год. Днепропетровский металлургический завод имени Феликса Эдмундовича Дзержинского. Не то хорошо, что я его помню, а то, что и он меня не забыл. с жилплощадью на старости лет помог.

— Я слышал, он был первым секретарем Днепропетровского обкома партии.

— Это уже после войны. С сорок седьмого по пятидесятый год. А до этого он был первым секретарем Запорожского обкома. Ох, какая же, деточки, страшная война была, вы себе представить не можете. Сколько людей замёрзло, сгорело, было пулей убито. Я сам был частью и того, и другого. Был много раз ранен, разрывная пуля у самого сердца навылет прошла. И убивал, и резал, а как же, без этого на войне не обойтись. Державам до войны тесно было. Сколько миллионов убили, сколько вдовами-сиротами сделали, — успокоились, вздохнули облегчённо. Снова стали сеять, строить, детей рожать. Глупо человек живёт на земле. Против всякого здравого смысла. Взять хоть, для примера, моего Василия. Прошлым годом поехал в Крым за помидорами. Весел был накануне. Я ему говорил: «В дороге не пей, в карты не играй». Так он стал пить и играть, ещё до Тулы не доехав. Вернулся без помидоров, в чужой одежде, обвинил во всём меня: «Откуда ты знал, что я буду пить и в карты играть? Ты это или сам всё подстроил или сглазил меня».

Глава 7 Избиение целителя. Игра в бутылочку

Находясь в подвале на своём рабочем месте, Никандр Уздечкин беседовал с Владом Сморкачёвым.

— Василь Данилыч — наш начальник, — говорил цыган. — И мы должны ему поклоняться… Поклониться… Преклониться?

— Подчиняться, — подсказал дезертир.

— Да. Подчиняться. Благодарить Бога и судьбу, что они послали такого руководителя. Ты бы, Владик, спал сейчас на канализационном люке у Казанского вокзала, а я бы жил в образе «борща», обманывая старика и старуху. Он нас сделал людьми, своими компаньонами.

Когда Василий спустился в подвал, компаньоны дрались. Разняв дерущихся, Грешнов спросил:

— Из-за чего на этот раз?

— Этот «Цепеш-Дракула» спросил, каким пальцем я зад подтираю, — серьёзно ответил Никандр и подумав, с ещё большей серьёзностью добавил, — а точнее, какой рукой.

— Ну? — не найдя в вопросе криминала, настаивал Василий.

— Я ответил, какой, а он усмехнулся и говорит: «А я пользуюсь туалетной бумагой».

— Как дети малые, ни на минуту оставить нельзя. Сморкачёв, на деньги, иди в магазин. Купишь хлеба и продуктов, но не транжирь зря.

Когда Влад ушёл, Грешнов повернулся к Никандру и еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, спросил:

— Так говоришь, какой рукой? — И, прежде чем Уздечкин успел разобрать его вопрос, захохотал безумным смехом на весь подвал.

Когда Сморкачёв вернулся с покупками, то стал свидетелем истошного вопля, — Василий ругал Никандра.