Тринадцатый ученик

Совсем недавно Семен бросил пить. Причем удивительным и чудесным было то, что опомнился он как-то вдруг и сам по себе. Так он и повествовал: лежу, говорит, в доме - пусто. Пропил все. Конец. С этого момента и начал Семен новую жизнь. Устроился на кирпичный заводик (на работу надо было ходить пешком километров семь) и принялся по-новому и даже со вкусом обустраиваться в новой, трезвой реальности. Занялся травяным и грибным промыслом, все выходные пропадал в лесах, набирая полную корзину в самое засушливое время. Вот и нынче нацелился на ранние весенние строчки и сморчки. Сам питался скудно, ориентируясь на подножный корм, а потому сумел приодеться - купил джинсовый костюм и кеды. Так что и весь облик Семена преобразился, и сам он ужасно зауважал себя за обнаружившуюся столь внезапно силу воли, частенько останавливался на выходе из деревни у порушенной и разграбленной лесопилки, с тайным удовлетворением читая и перечитывая сохранившуюся на одной створке ворот надпись: "Трезвость должна стать не просто нормой, а образом жизни". А коль уж уникальная воля обнаружилась, наверняка и ум прятался внутри недюжинный, и Семен поверил: "не будь водки - академиком стал бы!" И страстно полюбил он теперь ученую, интеллигентную беседу.

- На воде смотрят. И энергии призывают. Находят воров. Извлекают из ничего предметы.

"Однако из инфернального болота не выбраться. Когда ж я найду себе тихий, молчаливый уголок?" - подумал Паша и, словно кто дернул его за язык, произнес:

- А я, Семен, таких людей знал!

- Ну?!

Общее восторженное внимание обратилось на Пашу: Бармалей, красный и уже озлившийся (ведро никак не удавалось зацепить), тетя Нюра, Семен. Позади обозначились новые действующие лица.

Баба Груша, хохлушка, с плетеной сеточкой бежит продавать дачникам сметанку и творожок. Домик ее аккуратный, издали заметен и радует глаз герани, все в цветных гроздьях, на подоконниках. Баба Груша - трудяга и знаток грибных мест. Семен обхаживал ее, выспрашивал тайные тропки. А она выдаст маршрут, будешь, следуя инструкциям, искать - придешь пустым, а баба Груша по тем же овражкам пробежится - ведро белянок засолит.

Виктория Федоровна, статная пожилая москвичка, спешит на почту за газетами, притормозила тоже. Купила дом здесь, в Любавино, пару лет назад, живет с дочерью и внучкой. Дочь Жанна, всегда слабая здоровьем, тяжело перенесла роды, получила шок и тронулась умом. Болезнь прогрессировала. В надежде на чудо и по совету докторов и пребывала эта трагическая семья в деревне.

Еще присоединились два брата, жившие вдвоем, "без баб", в доме из вечных, просмоленных шпал. Оба были странные, друг друга недолюбливали, нещадно ссорились, но так и брели по жизни цугом: Юрка, младший, за Вовкой, старшим. Вот и сейчас они стояли, тихо бранясь, с цветными полиэтиленовыми ведрами наизготовку.

Неосторожная реплика Паши на мгновение поместила его в центр внимания, и он тут же пожалел об этом.

Бармалей, потный от бесплодных потуг, подняв вверх указательный палец, изрек:

- Главное в жизни - сноровка! Помни, Паша, и, пока молодой, учись!

- Главное - здоровье! - нахмурилась Виктория Федоровна.

- Жениться тебе пора, - сказала тетя Нюра, а баба Груша согласно кивнула.

- От ведьмачих подальше держись! - выдала незримая Мурманчиха из-за забора.

- От водки, главное, - добавил Семен назидательно.

- И от баб! - выдал Юрка, а Вовка кивнул.

- Спасибо. - Паша склонился в шутовском поклоне. Не оставляло его чувство, что деревенские обитатели разыгрывают, словно по нотам, сцену у колодца. "Ну что ж, подыграем!" - Я обдумаю ваши предложения.

- Неча там долго думать, - отозвался Бармалей, - руби сплеча.

Свистнул, подкатывая к полустанку, почтово-багажный из трех вагонов, отъехала створка двери, тючок с газетами шмякнулся оземь. Виктория Федоровна устремилась к почте за добычей. Все засуетились, как бы одернутые строгим наблюдателем, время-то идет... Потянулись с наполненными ведрами домой два брата ("дегенерата" - отыскалась нужная рифма).

- Есть! - крикнул Бармалей, извлекая ведро.

Танька Мурманчиха, прихватив переброшенную обратно "кошку", скрылась в сарае. Воодушевленный Бармалей с удвоенной энергией вытаскивал ведром новые порции воды, с досадой выплескивая муть и желая добиться кристальной чистоты. Да еще тетя Нюра курсировала от живительного источника к дому, наполняя гигантскую бочку у крыльца. И только Паша - "свободный художник", и в смысле профессиональной принадлежности, и в смысле жизненной позиции, погрузился в нирвану.