Тринадцатый ученик

Он глянул в зал, отодвинув штору: топтались пары, но внутренняя струна тенькнула разочарованно - райские кущи пусты.

- Послушай, Иван Данилыч!

- Ты мне не тыкай! Сказал - до десяти, значит, до десяти. Не уйдешь вызову наряд и выдворю.

Андрей, распаленный, заскрежетал зубами:

- В конце концов...

Однако Настя примирительно коснулась его руки:

- Молчи. Не спорь.

Старый комендант Иван Данилыч поглядел вслед молодой паре, поднимавшейся по лестнице, покачал головой:

- Ишь ты! Анастасия хороша, - и потащился в свою каморку ставить чайник.

Да, она была хороша - тоненькая, в огненном платье, нездешняя. Андрей залюбовался. Они остановились на лестничном пролете. Каждый такой пролет украшался витражом - роскошь советской основательной эпохи ("культуру - в массы!"; витражи - в общежития). Разобрать, что именно изображалось там, было трудно - за давностью созданного. Цветные куски крошились и осыпались, другие - затягивались патиной. И все же фон юной паре составился волшебный, лучший трудно и вообразить: будто и впрямь распахивалось окно в иной мир, в райские - полустертые - сады.

Паша глядел во все глаза, не в силах избавиться от новой наплывающей тоски. Оттуда, из райского сада, сквозило предательством, утратой целомудрия, утратой полноты жизни и жизни вообще. Солнце сквозь листья - и двое, обнявшиеся на фоне заката. Он вздрогнул и скорбно очнулся, когда раздались звон и грохот: из рук Насти выпал бубен. Но влюбленные только теснее сомкнулись, и глухая горечь накрыла Пашу с головой: все бесполезно, Андрей - жених и обладатель, его право и время тоже его.

- Я возьму направление в деревню. Сельским учителям льготы. Я не пойду в армию. Не хочу расставаться с тобой. Мы поженимся. Ты станешь моей женой?

Сдавило горло. Вот он - последний миг.

- Я не позволяю! Молчи! Иначе я умру! - кричит Паша где-то там, в своем небытии.

И Настя из их общего тайного будущего мира слышит его. Она отходит к окну. Так красиво задуман холл, начинающий коридор. Вероятно, солнечные лучи, падающие через окно, сказочно подсвечивают витраж. Но сейчас поздний вечер и за стеклом темнота. Она молчит, и двое мужчин переживают муку колебания. Настя оборачивается, внимательно смотрит на Андрея, затем переводит взгляд на Пашу, и его нисколько не удивляет это. На долю мгновения они - все трое - знают и мысли, и чувства друг друга, так что не нужны слова. И все же слова звучат, потому что ясность невыносима, легче обманываться.

- Да или нет?

У Паши мелькает злая мыслишка, что еще вчера Андрею и в дурном сне не приснилась бы возможность отказа, колебания, этого самого "нет". В дурном сне?.. Боже мой!

- Тебе нельзя в армию. Ты погибнешь. Тебя предадут, - сказал Паша.

Андрей досадливо поморщился:

- У меня такое впечатление, что нас подслушивают. А меня... предают.

Смех, смешок проскользнул между ними. Нет, их вовсе не трое. Лукавый с ними, и та самая дегенеративная ухмылочка не заставила себя долго ждать. Вмешался бес, и Андрей неверно истолковал подсказку. И нечем помочь, потому что плохие помощники в борьбе с нечистым дурные сны.

- Ты разлюбила меня.

Удивительно тихо в коридорах и на лестницах. Никого. Все - на гулянке. Или они трое предстоят друг другу в заповедном месте, вынутые из реальности, скрытые в девственных дебрях? А Настя молчит.

Андрей дернулся, выхватил из кармана фото, разодрал на две неравные половины, и все трое смотрят, как они кружат: одна, где Андрей, планирует прямо в бубен (и это тоже лукавая, дерзкая насмешка), другая опускается рядом. Вся эта ситуация: девушка в красном и бубен, и главное, главное изображение мужчины в круге, ограниченном звякающими крохотными бубенчиками, - все это смутно напоминает нечто трагическое, какую-то иную, бывшую прежде и загубленную жизнь. "Погибель", - сами собой звякнули бубенчики. Андрей побледнел как полотно, испугавшись смертельно и окончательно в присутствии развлекавшегося лукавого духа, выстраивавшего символы, быть может, и непонятные, но, без сомненья, недобрые.

- Будущее предрешено, - прошептал Андрей и весь как-то ужасно засуетился и обратился к Насте, цепляясь за ниточку спасительной надежды.

Она покачала головой:

- Это не я предам!

- Да, - Андрей вдруг обрадовался. - давай породнимся, - сказал он, ты будешь мне сестра. Нет, не так - ты будешь мне родной!

"Он тоже безумец! Или безумие заразно и я заразил его?"

Между тем Андрей выхватил нож, уже знакомый Паше - с рукояткой в виде соблазнительной русалки, слегка надавливая, чиркнул по левому запястью. Поперечная царапина тотчас набухла кровью, и обильные потеки щедро заструились вниз.

- Давай, Настя. - он схватил ее руку.

Лицо ее давно было залито слезами. В эту секунду где-то в глубинном далеке запикали сигналы, отбивая время, и несуществующий диктор объявил: "Двадцать два часа", будто пропел петух, обрывая наваждение.

С лестницы донеслось ворчание, и с Пашей поравнялся Иван Данилыч:

- Говорил, наряд вызову - и вызову!

Тут глаза блюстителя нравственности округлились: он заметил окровавленного Андрея и заплаканную Настю.