Тринити

Кстати сказать, Татьяна была и вправду не замужем, особенно в данный момент. Недавно она получила на телевизионном конкурсе «Мисс SIS» приз в номинации «SIS SOS!» или, иными словами, — «Грудь выживаемость!» У нее был загиб матки, и никто из ее поклонников по жизни так и не смог достать ее. Первые ее мужья-черновички, в которых она долгое время находила попеременно то понарошковость, то всеравношность, то вверх-тормашность, не оставили на ней отпечатков — ни моральных, ни физических. А вот последний — умудрился. При нем в ее задачу, как жены, входило только одно — успевать подставлять под окурки, которые муж гасил, не задумываясь, где придется — о подушки, о ковры, — какую-нибудь пепельницу. И однажды она не успела. Он загасил окурок на ее лице. Так их пути разошлись. Она навсегда запомнила, как в глазах шипят бычки.

— Уж лучше заворот кишок, как у Мата, чем загиб матки, — пожаловалась Татьяна людям, но было понятно, что упорно исследовать жизнь она еще будет долго.

Татьяна заговорила о бесправном положении женщины в постсовке, которое вынуждает ее всем менталитетом идти одновременно в трех направлениях: в первом — становиться матерью-одиночкой, но время, как назло, грозит не оставить пламенную большевичку на семена, во втором — идти на контакты с депутатами высших чинов или в третьем — самой баллотироваться.

— В наше бисексуальное время, время взаимной кастрации, когда мужики перевелись как класс… — вознамерилась она покритиковать текущий момент жизни, но ее перебил Нинкин.

— Все мы мужчины до первого мужчины, — сказал он.

— И тем не менее, — сказала перебитая Нинкиным, как крыло, Татьяна, мне нравится, что на нашем очередном Дне грусти опять много му-му…

— Чего-чего? — забликовал народ.

— Как это «чего»? — не поняла Татьяна недалекости ополчения. — Мужиков и му-зыки!

И действительно — музыки хватало. Одна лилась сверху, а вторая, словно из-под земли, как на Пескаревском кладбище. Пунктус и Нинкин, прислушиваясь к нотам, гадали, как в старину:

— Бритни Спирс? Нет? Значит, Спайс герлс! — корчил из себя знатока Пунктус.

— Стинг? Нет? Значит, Брайан Адамс! — присоединялся к нему через полчаса Нинкин. — Селин Дион? Нет? Значит, Якида!

— Яшенин, — сказал последний товарищ и замкнул цепь. — Работаю в «Газпроме».

После переклички начался теннисный турнир. Играть вызвались немногие. Первым запуском шли Владимир Сергеевич и Клинцов. Все сгрудились вокруг корта поболеть. Пока соперники разминались, в корзину из-под мячей падали деньги с пристегнутым прогнозом. Фельдман, как букмекер, фиксировал ставки.

— Да я его порву на фрагменты на одних подачах! — говорил своим Клинцов, разминаясь. — Я его просто размажу по задней линии! — делился он планами на исход поединка, затягивая шнурки на свежих кроссовках. — Он у меня весь коридор вспашет! — бил он себя ракеткой по пятке, проверяя натяжку струн.

Судил Рудик. Подача выпала Клинцову. Началась игра.

Давненько Владимир Сергеевич не выходил на корт. Неожиданно для себя он заметил, что ему одинаково удобно играть обеими руками. Справа — правой, а слева — левой. Не двумя, как раньше, а именно одной левой. Удары ею получались настолько хлесткими, что вихрился воздух. Владимир Сергеевич чувствовал себя амбидекстером — легко вращался вокруг своей оси как по часовой, так и против. А пятиться назад, чтобы убить свечу, ему было даже удобнее, чем рваться вперед, чтобы поднять почти с земли грамотно укороченный мяч. Все удары проходили на уровне ощущений, без напрягов. Раньше он за собой этого не замечал. Ему казалось, что он рассечен пополам огромным зеркалом. И все обводки соперника, все его выходы к сетке ничего не меняли — Владимир Сергеевич отражал любые мячи.

Клинцов пытался построить игру на резаных ударах и двойных ошибках. Рудик явно подсуживал ему, но счет складывался в пользу Владимира Сергеевича, который в результате и выиграл мини-турнир.

Победителю подарили старинную деревянную ракетку и стилизованный под набоковский костюм для лаун-тенниса. Остальным участникам вручили то же самое.

Погода удалась на славу и позволяла расслабиться. Народ поснимал шляпы, разделся и полез в речку — кто через баню, кто прямиком с откоса. Стало заметно, что вместо шевелюр у многих появились полянки и скверы, а кое-где даже и третьи интернационалы. Дети постарше кидались в воду с батута, помоложе — с тарзанок — с привязанных к деревьям канатов с поперечной палкой на конце. Скоро к ним в отсутствие водных горок присоединились и взрослые.

Банное зрелище выходило еще забавнее. Сквозь целлофан, как в рисованном по стеклу мультике, просматривались благообразные розовые тушки людей, красиво растворялись в тумане и плавали там, внутри, гребя березовыми вениками. Потом тушки выползали наружу и становились противными и оплывшими. Никуда не деться — у половины присутствующих от возраста появились жопьи ушки — отвислые складки на пояснице. Приметы времени. Знал бы Миша Гриншпон о понятии «жопьи ушки» во время учебы, вот бы потешился! Такой навороченной грудины не было, пожалуй, ни у кого на курсе!