Тринити

Пенсионеры отметили хорошую аналитическую и композиционную форму Владимира Сергеевича, посочувствовали его нынешнему политическому положению, пожелали удачи и попросили денег на устройство новой террасы над шахматным пятачком. Владимир Сергеевич обещал посодействовать. Когда все уляжется.

И направился восвояси. Его поразило в себе то, что теперь он в два счета может сочинить в голове композицию «мат в десять ходов», где каждый ход был бы единственно возможным. Шахматную задачу-композицию такой невероятной сложности никому в истории шахмат сочинять не удавалось. Такая глубина проработки доски не снилась даже специалистам по древесине — и все без обзола! Теперь Макарон мог пройти назад любую шахматную партию! Его осенило — в древности не было такой игры — шахматы! Не было! И не было того, кто придумал эту игру! Она сложилась сама. Из хаоса! Просто на доску выставляли фигуры в произвольном порядке! И эти фигуры с боем и поеданием должны были прорваться к себе в лагерь и встать на место в две шеренги на краю поляны! Вот откуда родилась игра в шахматы! Кто-то решил преобразовать хаос фигур в стройность их построения! И в ходе игры надо было не поставить мат королю противника, а втянуть на доску грамотными ходами недостающие фигуры!

Открытие окрылило Владимира Сергеевича.

Слова «а ты все молодеешь», брошенные Пересветом мимоходом в момент встречи на Дне грусти, поначалу никак не тронули Макарона. Они мышью проскользнули в подкорку, как и тысячи других дежурных фраз, падающих в бездну сознания каждый день. Эти ничем не знаменательные слова тихо и мирно пристроились в инграммных банках рядом с проходными выражениями, как «всего хорошего», «гиены — это к дождю», «ну, бывай», «как дела», «держите меня семеро», «напугали жопу дрелью». Они ушли в глубь серого вещества, как уходят отложения на дно океана, и легли на полку до лучших времен. И лежать бы им там вечно. Но в системе произошел сбой, словно в нее была заложена ошибка.

Скоро Владимир Сергеевич воочию увидел, что слова были вовсе не проходными, а несли смысл, были полны семантики. Отрыгиваясь небольшими порциями в оперативную память, слова долго накладывались на матрицы, пока наконец не сформулировались в понятие, которое и привело Макарова к кухонному зеркалу.

Он начал осматривать себя с ног до головы. Давненько он так пристально не изучал собственную персону, если не сказать больше, он вообще никогда не исследовал свою внешность посредством отражения — не было такой привычки и необходимости. Макарон всегда выказывал не просто безразличие к своему внешнему виду, но даже всячески старался подпортить его или извратить применял различные обезображивающие эффекты типа «крошки в бороде», «намеренное почавкивание», чтобы вызвать у собеседника противоположную реакцию и отрицательные эмоции, на базе которых легче распознавать истинные намерения собеседника и выводить его на чистую воду. А делать это приходилось постоянно. Таков был его стиль — стиль Макарона. Умалять себя и превозносить визави.

Владимир Сергеевич вглядывался в свое лицо и находил его действительно несколько помолодевшим, а главное — похудевшим и осунувшимся. Извитость черепных артерий четче проявлялась на обедненном рисунке черепа. Кожа обрела прежний тургор — стала не такой сухой и морщинистой. Лицо, например, должно бы оплыть после такого количества безалкогольного пива с селедкой, но оно оставалось совсем не помятым, в то время как Владимир Сергеевич не спал ночами в связи с проблемами по работе, да и в семье никак не налаживался порядок — Шарлотта Марковна сделалась невыносимой, хотя ее никто не трогал.

«Ху из бьютифул тудэй? Я спрашиваю в последний раз!» — пытал себя Владимир Сергеевич у зеркала.

Покрутившись перед ограниченной гладью на кухне исключительно лицом, Макарон прошел в ванную комнату и разделся, чтобы осмотреть народное хозяйство в целом — в полный рост. Прощупывая вращающуюся манжету плеча, он заметил, что растительность на груди и под мышками стала почти черной, а была седой. Исчез бугор на хребте пониже шеи — значит, рассосалось отложение солей. А подключичные дела просто слезились от восторга — Владимир Сергеевич покрутил руками, и те легко завращались в разные стороны, как у гуттаперчевого мальчика. Живот показался Макарону не таким обвислым, как раньше, хотя мышцы брюшного пресса не подкачивались на станке около года. Заметно посветлели глаза, мешки под ними висели теперь не столь рельефно. Далее Макарон осмотрел свое навесное оборудование, опробовал его вручную и нашел вполне пригодным к пахоте и похоти. Он с трудом припоминал моменты прогрессирующей тугоподвижности, которые частенько донимали его в лесу. Сегодня тело летело и парило от легкости. Макарону хотелось вспрыгнуть на перекладину и, как в армии перед побудкой, сделать подъем переворотом или склепку. Подтянуться получится раз двадцать, не меньше, подумал Макарон. По крайней мере, по ощущениям.