Тринити

После омовения тела Владимир Сергеевич при содействии сослуживцев Бурята по кочегарке запаял цинковый гроб. Аксакал сам брал на зубило с длинной ручкой кусок олова, совал в топку, плавил металл и запаивал швы гроба. Кочегары только помогали. Владимир Сергеевич проставил им пяток флаконов «Гжелки», которую вместе и раздавили за упокой хорошего человека, постелив газетку под закусь прямо на гробе. В ожидании рассвета придумали играть в карты прямо на крышке. Владимир Сергеевич отсчитал от колоды 4 карты и отложил в сторону.

— Фигур должно быть тридцать две, — сказал он.

Кочегары пожали плечами, но от игры не отказались. Так и засели на ночь — ведь покойника нельзя оставлять одного ни на минуту — есть такой обычай, рядом обязательно должен кто-то быть.

— А вдруг он очнется и попытается выйти к нам? — предположил один непьющий кочегар, услышавший от Владимира Сергеевича историю смерти Бурята. — А мы его так плотно упаковали.

— Теперь не очнется, — сказал Макарон. — Время вышло.

Наутро был заказан специальный борт. Самолет подали небольшой. Цинковый гроб по правилам транспортировки помещался в деревянный ящик с ручками для удобства носильщиков, роль которых играли все те же кочегары. Ящик у кустарей получился таким большим, что не влез в самолетную дверь. Пришлось открывать задний люк в грузовой отсек. Грузчики измучились, просовывая туда гроб. Потом влезли в самолет сами в качестве провожатых.

С военного аэродрома самолет отправился в Читу.

Вскоре состоялись похороны Бурята.

Цинковый ящик распечатали, и тело выставили для прощания. В поселке к шаманьему кострищу собрались все окрестные жители. Хоронили Бурята пышно, как цыганского барона, не оплатившего поставку дряни, или как авторитета, которого развели с помощью подельников завалили спецслужбы.

— Человек редкой отваги и национальности, — говорил Владимир Сергеевич на поминках, — до конца верил в свое дело. Погиб при исполнении. При исполнении желаний — ваших, товарищи, желаний. Я знаю, что он бился не за свое. Ему была суждена победа, но печенка не выдержала. Сколько раз я говорил — не ешь сырой рыбы, там червей полно, они прямо в печень из желудка переползают! А он свое — строганина, строганина! Мороженая рыба! Эта рыба, пока из Астрахани или Мурманска едет, а еще хуже — из Владивостока, — девять раз оттаять успевает, прежде чем в десятый замерзнет снова. — Население скованно вслушивалось. Макарон заметил это и пояснил. — У вас тут своей рыбы полно, а к нам завозят. И все из-за убитого парка холодильных вагонов. Градообразующее предприятие продолжало давить на Владимира Сергеевича. Он увлекся объяснением опасности употреблять в пищу сырую, а также талую и мороженую тешу, строганину из лосося и слабосоленую селедку после недостаточно прожаренного леща.

Во время процессии от окружения шамана отделилась девушка и вышла за поле разговорной гармонии. Она задала Владимиру Сергеевичу вопрос:

— Может он просто не выдержал голосов? И ушел на зов в прекрасные долины, где так печально, радостно и тихо?

— Может быть, — сказал Макарон. — Я и сам не пойму, как не оказался там.

Жители окрестных поселков слушали Макарона с упоением, а сам Владимир Сергеевич вел себя бодро и весело, словно был не на похоронах, а на крестинах или на свадьбе. Прилетевшие с ним кочегары, хоть и были все сплошь с бодуна, несколько раз одергивали его за рукав. А Владимир Сергеевич знай ликовал — воеводил, пританцовывал, схватывал и подбрасывал в воздух близлежащих детей. Его руки так и тянулись потрогать синие щеки Бурята, лежащего в гробу, словно это были застышие щеки покойника, а розовые щечки младенца. С языка у него так и срывалось: у-тю-тю! у-тю-тю! Макарон ходил вокруг могилы и без конца обнимал родственников Бурята, всех от мала до велика, словно поздравлял их с пополнением в роду.

— Совсем недавно к нам приезжал, — сказал о Буряте пепельновласый старец, к которому подошел Макарон в один из моментов. — До этого полжизни отсутствовал, а совсем недавно приехал, все кругом обошел.

— День объезда мест, — пояснил Макарон. — Он мне рассказывал. Решил загодя объехать все памятные места, чтобы перед смертью не заниматься этой щепетильностью. И правильно сделал. Словно предчувствовал все.

— Да, видно, знал он, что в последний раз гостюет, — сказал старец, таким строгим был — просто некуда. Я его никогда таким серьезным не видел. Спрашиваю его, жениться, что ли, надумал? А он улыбается, молчит…

— Но остается он навсегда с нами! — сказал в заключение Макарон. — Мне самому, честно говоря, моя бабка, когда я приезжал домой погостить, выдавала всякий раз по сто рублей на билет, чтобы я непременно прибыл проводить ее в последний путь.

— И что? — спросил старец.

— Похоронили без меня, — сказал аксакал.

Из недр похоронной процессии Макарону четко представлялись здешние годы Бурята — детство, шаманьи тропы, горы, откуда он и отправился на мытарства в центральную часть России. Здесь формировалась душа и философия Бурята.