Тринити

Но сегодня, когда ватага обходчиков пнула дверь, Макарон спал за опрокинутым к стене диваном. Со вчерашнего дня. Он спекся, пытаясь укачать спеленатую простынями чужую собаку. Два часа пробродил он из угла в угол, приговаривая: «Спи, Агдамчик, спи, родной». А в результате сам уснул как убитый.

Разбуженный гостями, он не нашел никакой собаки и принялся на босу ногу выводить телом невероятные извивы и выгибоны. Все это проистекало под тягучую композицию «Связанные одной цепью» с теннисной ракеткой в качестве банджо. Когда ватага обступила его, Макарон от усердия чуть не выронил снаряд.

— У тебя что, крыша загибаться стала?! — спросил Прорехов скручивающегося вовнутрь Макарона и скомандовал Ульке: — Срочно дозу! Человек за бортом!

Аксакал курса приянл Улькин пакет, как спасательный круг, и потянулся.

— Ну, зачем приперлись? — спросил он гостей. — Что еще за хартия вольностей? Я тут сплю, понимаешь ли…

— Этим придуркам повестки всучили, — начал деловую часть Артур. — На службу призывают.

— Туда им и дорога! — согласился Макарон. Он налил в чашку только что вскипевшего соседского чая, струстил его с холодной водой из-под крана, чтобы не ждать, когда остынет, и залпом выпил.

— Попрощаться пришли, — сказал Артамонов. — Уезжаем.

— А я решил остаться в Москве, — признался Макарон на выдохе, словно сдулся. — Объявления развесил по Черемушкам. Вот, — и протянул бланк для ознакомления.

«В рамках конверсии меняю плащ-палатку на двухкомнатную квартиру», было написано на листочке демотическим письмом.

— Пойдем-ка мы лучше попьем одноатомных спиртов, — предложил Прорехов. — Заберем Дебору — и к нам в комнату. У нас сегодня туркменский стол.

— А почему туркменский? — повелся на затею Макарон.

— Да потому, что мексиканский мы видали в гробу! — сказал Артамонов.

— В твою честь, аксакал, — решил признаться Макарону Прорехов, как лучшему другу всех бахчевых культур, — мы купили самый мочегонный арбуз!

Между отдельными клоками компании Прорехов был связующим. Без него компании не существовало. Он ее, собственно, и сбил. А чтобы не распалась, он уравновешивал ее компоненты и наращивал новыми связями. Дебору он подтянул к костяку последней и лично занялся ее одомашниванием. По его типажной классификации, она была совестью курса. К ней липли все сумасшедшие — чувствовали спасительную силу. И еще Дебору легко угнетали хамы. Как пример, ее долго третировали промокашки, проживающие через перегородку. И ладно бы просто хабалились, так нет же — затевали многонациональные летучки и охали, как многостаночницы, на всю комнату зарабатывали деньги и одежду с обувью. Дебора попросила Прорехова развести мизансцену и унять народ с пониженной социальной ответственностью. Прорехов устроил показательный дебош и подселил к обидчицам Деборы Макарона. Как бы на квартиру.

— Ну что? — сказал Макарон промокашкам, знакомясь. — С завтрашнего дня начинаем занятия авральным сексом! — стал он сотрясать воздух разноспрягаемыми согласными.

Потные носки, чтение вслух «Капитала», разработка при свечах планов захвата Кремля — Макарон умел донимать, как вросший ноготь. Розовые двустволки скуксились. Но одна девушка посмотрела на него своими потусторонними глазами. Ее звали Света. Охмуреж состоялся — Макарон клюнул на кокетство девушки и навсегда слился с занимаемым ею пространством.

Остальные промокашки быстро поняли, как по-настоящему плохо может бывать на свете. И оставили Дебору в покое. А Света продолжала свое, потому что Макарон забыл, зачем пришел. У него возникла идея сблизиться не на шутку, а на свой страх и риск.

Света являла собой плоскую, с клинически узким тазом девушку, передержанную в горниле общежитий. Не отнять у нее было только фигуры точеной и филигранной, а вот попить с лица возможным не представлялось. Обезьяна, обезьяна без единого изъяна, — тут же охарактеризовал ее внешность Прорехов.

— Ну все, я начинаю агрессию, — объявил Макарон поход на Свету.

— Да ты что, у нее все международная флора во рту! — бросились отговаривать его друзья, но он настоял на своем.

Света была пожизненным ответсеком. Она сочинила концепцию не для одного десятка газет и ни разу не повторилась. Ее приглашали на работу в серьезные издания и замуж. Как человек податливый, она всем обещала, но никуда не шла.

…Дебора, в отличие от Светы, как журналист славилась убийственными материалами. От ее синтагматических текстов чернела газетная бумага. Она была сколком времени, остро чувствовала социал и улавливала висящие в воздухе идеи. А информацию подавала так, что читателю казалось, будто он сам до всего додумался.