Тринити

…Термодинамика — тоже интересная наука, но навязывавший ее студентам преподаватель Мих Михыч был еще интереснее. Он обладал двухметровой фигурой, и Татьяна открыто благоговела перед ним. Почти еженедельно она повторяла: «Вот это, я понимаю, мужчина!»

Всем своим поведением на занятиях Мих Михыч словно извинялся за то, что сам он, будучи студентом, тоже опаздывал, симулировал, списывал, а теперь вот вынужден наказывать за это других.

Бирюк уверял, что нет для Мих Михыча страшнее испытания, чем экзамен. Перед началом экзамена он, по обыкновению, посылал кого-нибудь из студентов в ближайший киоск за газетами, чтобы, читая их, не видеть, как, списывая, готовятся к ответу испытуемые. А если случайно замечал, как кто-то безбожно дерет из учебника, Мих Михыч краснел как рак. Ему было стыдно за подопечного.

На экзамене в 76-Т3 Мих Михыч не ввел никаких новшеств — послал в киоск за прессой Нинкина с Пунктусом, и те, как всегда, перестарались. Они принесли такую кучу чтива, что ее можно было одолеть только к осени.

Термодинамик тщательно обложился ворохом газет, как мешками с песком, и экзамен начался.

Несмотря на установленные законом Мих Михыча льготы, Татьяна умудрилась схватить «пару». Из необширной науки она удосужилась одолеть только пропедевтику, а три основных закона термодинамики решила пропустить, посчитав, что для хорошей оценки достаточно благоговения перед преподавателем.

Мих Михыч задавал ей наилегчайшие наводящие вопросы, вытягивал ее на ответ, как мог, но даже одного закона из трех законов термодинамики он так из нее и не вынул. Он весь измучился, глядя на Татьяну. Это было выше его сил. Со слезами на глазах он поставил ей «неуд».

Глава 14 РАСКАЧКА

В семь вечера Гриншпон был у общежития. Он мог бы приехать и утром, но не терпелось увидеть друзей. Он посмотрел на окно 535-й комнаты там не было видно никаких признаков обитания. «По крайней мере, Реши нет точно — он бы распахнул все настежь», — подумал Миша и вошел в вестибюль.

Ключа от комнаты на вахте не оказалось.

— Уже забрали, — доложила Алиса Ивановна, отставная энкавэдэшница. Сурьезный такой, в кожанке.

Гриншпон понял, о ком идет речь. Других «сурьезных» в 535-й комнате не обитало.

В коридорах слышались шаги, эхом раскатывалось хлопанье дверьми, погромыхивала музыка — общежитие оживало после летних каникул. Двое в стельку пятикурсников вскрывали ножом дверь в свою комнату и уверяли друг друга, что ключ никто из них не терял. Какой-то изгой сидел на полу возле урны и курил один за другим лежащие вокруг урны чинарики.

Гриншпон подошел к своей двери, пнул ее ногой и вошел.

— Привет! — Рудик с усердием потряс ему руку. — Как Сосновка?

— За три недели надоела! Замотались играть каждый день. А ты что-то бледный, как спирохета! Не иначе вместо курорта в подвале отсиживался? Гриншпон вынул из портфеля пачку сандеры и курительную трубку. — На, дарю.

— Вот это да! — воспрял Рудик, пробуя подарки на свет, на зуб и на запах. — Где взял?

— Где взял, где взял?! Купил! И не нюхай — там все герметично!

— Дейcтвительно, запечатали так запечатали. Ни одна молекула не улизнет. Спасибо, удружил, а то «Прима» с «Лигеросом» уже в легкие въелись!

— Кравца больше нет, — сообщил Гриншпон.

— Как «нет»?

— Перевели, — сказал Гриншпон и воспроизвел, как все произошло.

А все произошло из-за не в меру дальновидного батона Кравца, а еще точнее, из-за брата Кравца Эдика. Эдик не особенно утруждал себя учебой, занимался в основном дебошами. Пять лет папа-генерал не видел первенца. Служба — дело понятное. Свиделись только этим летом. Отец взглянул на старшее чадо пятилетней выдержки и отправился в институт, чтобы, пока не поздно, изъять из обращения младшего семинариста. Генерал так и заявил ректору, что культуры обучения во вверенном ему вузе нет никакой и что доверять своих детей этому институту — очень большой риск со стороны родителей. На что ректор даже и не возразил. Кравца перевели в МВТУ им. Баумана. Прямо с турбазы в Сосновке — там находилась институтская здравница.

— Ну, а Кравец, сам он что? — спросил Рудик. — Переживал хоть немного?

— Две-три искры сожаления, не больше.

— А Марина? — поинтересовался староста отношениями этой групповой пары.

— Чуть не отдалась ему в последний вечер, — доложил Миша. — А после того как уехал, к микрофону больше так и не подошла. Сказала, голос сел. Последние вечера мы работали на танцах практически вдвоем с Бирюком. А толпа требовала ее — давай, мол, Марину!

— Так, может, было бы надо поговорить с его отцом, убедить? — подумал вслух Рудик.

— С ним было бесполезно разговаривать.

Дверь комнаты распахнулась и обнажила Решу с двумя сумками наперевес. Его рот был уже открыт.

— Не спорь, Миша, — с ходу сказал он Гриншпону. — Староста всегда прав! Обстановка — она как возмущающая сила. Может расшатать, если кивать ей в такт, а пойди чуть вразрез — сама заглохнет!

— Не заводись с порога, — сказал Рудик и помог Реше избавиться от сумок. — Давай про умное потом.