Тринити

535-я комната, как и вся группа 76-Т3 в целом, пришла на праздник с некоторым опозданием, но в полном составе.

Публика толпилась у стен и танцевала прямо там, где заставала музыка.

В углу, на эстраде, сооруженной из спортивных скамеек в несколько ярусов, громыхали "Спазмы".

76-Т3 с гордостью следила за игрой ансамбля, ведь в нем, почитай, половина была своих.

Гриншпон на паленой лопате бас-гитары подыгрывал руководителю группы Бирюкову, Кравец вел соло, еще один дятел стучал на ударных, а через колонки, подвешенные к баскетбольным щитам, струились звуки, в которых угадывался голос Марины. Ее среднекайфовый вокал как бы взращивал бабушкино непротивление в каком-то старообрядческом разрезе. Этот смелый закос Марины под Аллу Борисовну воодушевлял всю тусовку.

- Она может стать второй Пугачевой, - сказал Клинцов сообразительному Забелину.

- Лучше бы стала первой Коровиной, - выказал нелюбовь к торным дорогам Забелин. По заказу деканата он готовил фотостенд "Учимся. Работаем. Отдыхаем". Ползая вокруг эстрады, он пытался увековечить наиболее характерные жесты "Спазмов", но всякий раз ему в кадр попадался прикорнувший у барабанов Нинкин, которого в самом начале вечера на произвол судьбы оставил Пунктус. Оставил, променяв на угловатую победительницу областной олимпиады по математике. Забелин долго портил пленку, наконец подошел к спящему Нинкину и сказал:

- Послушай, Сань, сними ты с себя этот противогаз и пересядь куда-нибудь в тень, а то ты мне всю малину портишь! Куда ни сунусь, все ты да ты.

Сине-зеленое, словно прорезиненное лицо Нинкина было таким ровным, гладким, вытянутым и невыразительным, что казалось, будто его владелец постоянно находится в противогазе. Однако, несмотря на столь невыгодное сходство, Нинкин был невздорным и несклочным. Выслушав замечание Забелина насчет помехи, он дернул хоботом и молча перебрался к брусьям, где после танца его с трудом отыскал Пунктус.

- Ты что, лунатиком стал? С открытыми глазами спишь! - поправил он под головой друга гимнастический мат. - Меня сегодня не жди - дела. Ну давай, я полетел.

Рудик смотрел на бледные ноги танцующих и с грустью вспоминал загорелую Машу.

Татьяне везло. Она выступала с тесемочкой на голове, которая мешала волосам собраться в прическу "я с покоса". Мукин пригласил Татьяну три раза подряд. Один раз сам и два - по просьбе Реши. "Тебе все равно, а ей приятно", - сказал Реша Мукину перед балом, и Татьяна возомнила себя звездой осеннего мероприятия. Она даже стала заострять внимание на продолжении отношений, ведь ее поведенческим принципом было выражение: "Взялся за грудь - говори что-нибудь".

Сам же Реша не сводил глаз с Рязановой, стоявшей в одиночестве у шведской стенки, и все не решался пригласить ее на танец. Словно чего-то боялся. "Если мне открыть забрало, - думал он, вспомнив слова Рудика, - то от такой открытости партнер может упасть в обморок". Из-за испещренного прыщами лица Реша относился к себе излишне критично, отчего возникал замкнутый круг - его не любят девушки потому, что морда в прыщах, а морда в прыщах потому, что девушки не любят.

Воздух настолько наэлектризовался стараниями "Спазмов", что у Реши поминутно возникала дрожь, но желание пригласить избранницу наполнялось решимостью только тогда, когда девушку уже кто-то занимал. Она была старшекурсницей, и, похоже, именно это одновременно и увлекало, и тормозило Решу. Каждый медляк - так величались медленные танцы - воодушевлял его на подвиг, которым можно было бы опровергнуть постулат: рожа есть - ума не надо. И он действительно несколько раз направлялся к ней - но как будто что-то не срабатывало, и он приглашал первую попавшуюся. Танцевал и таращил глаза в сторону шведской стенки: как там эта одинокая, с кленовым листочком в руке? Реше вспоминались географические карты крупного масштаба - отдельно стоящее дерево, обозначаемое очень правдоподобным грустным значком.

Он откладывал, откладывал - успею, мол, еще пригласить, успею, но не успел. "Спазмы" доиграли последние ноты, и бал стал вываливаться на Студенческий бульвар.

Отклеив от вспотевшей стены пару желтых листьев, Реша вышел вслед за Рязановой. Она уходила с праздника одна. "Проводить ее, что ли, без всякой подготовки?" - прикинул он и тут же забраковал мысль. Выражение "в жизни надо срываться" он узнал позднее, от Бирюкова, а сейчас смотрел вслед уходящей в темень непоправимо одинокой девушке и клял себя за нерешительность. Откуда ему было знать, что в таких случаях надо действовать смелее.

Это была та самая Рязанова, которой в сумерках привиделись голые люди и которая скоро станет победительницей конкурса "Краса института".

- Ну что, домой? - подошли к Реше Мурат с Артамоновым в качестве переводчика. - Толчея ужасная на этом дурацком балу!

- Да, сплошной базар, - согласился Реша, глядя в конец бульвара. Теснота подавляла его сильнее, чем других, и больше, чем все остальное.

- Устроили бы этот осенний бал раздельно, по курсам, - поразмыслил вслух Артамонов. - Было бы лучше!