Тришестое. Василиса Царевна

– Да-да, именно ляг… лягвушачье. Но будет ли позволено мне молвить слово?

– Молви, только побыстрее. Уствали мы от твебя, беспоквойный твы квакой-то.

– Я сейчас утопну!

– Эква тоже беда! На то оно и болотво, – глаза погасли, но тут же сызнова вспыхнули в ночи.

– Но мне нельзя утопнуть, Кваше Квысочество!

– Лягвушачье!!!

– Да чтоб ты провалилась вместе со своими титулами! Помогите-е-е!..

– Эй, ктво твам! Вытащвите этвого болвана, – разорвал тишину ночи властный, довольно неприятный и визгливый женский приквакивающий голос. – Я хвочу знать, почвему ему нельзя утвонуть, квак всем.

И в ту же секунду Андрон ощутил вокруг себя мельтешение десятков холодных мерзких лягушачьих тел, вода взбурлила. Андрона подбросило, оторвало от камышей и потащило невесть куда. Андрон даже глаза зажмурил, так страшно ему стало, лишь крепко сжимал в руках обломанные камышины, словно спасительные соломинки какие, и несся на всех парах по болоту, поднимая невысокую волну. Он даже пикнуть не смел, до того его одолел страх. И вдруг налетел он в темноте на что-то твердое, приложившись об него лбом и пузом.

– Ох-х! – помотал головой Андрон, приходя в себя.

Мельтешения под ним более не ощущалось, равно как и топкой жижи, а лежал он на твердой земле. Лбом же приложился, как оказалось, к стволу березы – похоже, не рассчитали малость зеленые спасители. На лбу вздувалась вторая шишка, но это вовсе не страшно. Шишка – что! Главное, жив остался, из трясины выбрался.

– Жив… – Андрон отбросил от себя камыши и ощупался на предмет целости. – Жив, батюшки святы! Я жив!

– Жив, жив, – подтвердили глаза, вновь загораясь во тьме совсем рядом.

– О Кваше… – бухнулся на колени Андрон, тычась лбом в сырую траву.

– Этво акцент твакой, – остановил его властный голос. – Можешь говорить своим нормальным языквом.

– Ваше Вы… то бишь, я хотел сказать, Лягушачье Высочество! Вы мне жизнь спасли.

– Нужен твы мне больно, спасать твебя. А твеперь признавайся: почвему твебе нельзя утвопнуть. Да не вздумай лгать! – грозно предупредили желтые бельма. – Самолично утвоплю! – ярче сверкнули глаза.

– Слушаюсь, государыня, – стукнулся шишками в землю Андрон. – И не смею врать вам: злоба во мне кипит лютая, отмщения требует. Потому и нельзя мне пропасть. Никак нельзя.

– Этво забавно. Сквазывай по порядкву, чтво твам к чвему, – дозволили глаза.

– Взъелся на меня царь Антип, – начал, помолясь, Андрон.

– Слыхивала я про твакого. Чвем же твы ему досадил твак, чтво он твебя в болотво мое по уши загнал?

– Да ни за что, можно сказать, за сущую пустяковину. Вот слушайте! – Андрон поудобнее уселся на травке. Страх его уже сошел на нет, и по новой закипела, забурлила в нем злоба лютая на царя-батюшку. А вдруг глаза энти чем и подсобят? – Служил я ему верой и правдой…

И, почитай, до самой утренней зорьки без устали сказывал Андрон про обиды свои да притеснения, и сам не заметил, как под утро забылся сном тяжелым, беспокойным, зябко ежась от холода под березой, свернувшись калачиком и почесывая голые грязные пятки одну о другую. Снились ему кошмары глазастые и царь-батюшка разъяренный. И еще Федька страхолюдный, и всякое-всякое подобное, чего наяву никак не увидишь да с трудом выдумаешь…

Двери в царскую залу с грохотом отворились, и в них ввалился Иван Царевич, таща на спине боярина Филимона. Руки боярина безвольно свисали с крепких плеч парня, ноги волочились по полу. Боярская шапка торчала у Ивана Царевича подмышкой, посоха боярского не было и вовсе. С Филимона струйками стекала вода, собираясь в темные лужицы на пыльном натоптанном полу.

Царь Антип, дремавший на троне, встрепенулся от резкого хлопка и привстал, вцепившись судорожно пальцами в подлокотники. Посох, стоявший у царя-батюшки меж колен, с грохотом упал, перебудив остальных бояр.

– Что? Где? Кого? – всполошились те, вскакивая со своих мест. – Никак пожар? Где пожар? Пожа-ар!!!

– Да какой там пожар. Ванька то, не видите что ль? – зевнул рассудительный боярин Семен, махнув рукой.

Царь Антип, кряхтя, нагнулся, подобрал с полу оброненный посох, выпрямился, перебирая по нему руками, вернулся на трон. Зевнул широко.

В зале было светло. Утреннее солнце весело играло пылинками, кружащими в воздухе, обращая их в диковинные искорки. Заливались трелями птицы. Во дворе голосил голодный скот, требуя корму, горланили куры, надрывно завывал кот. Кто-то с кем-то ругался, но кто и из-за чего – поди разберись. Да и царское ли то дело во всякие дрязги холопские встревать.

Царь Антип отер сонное лицо ладонью, поежился, поплотнее запахивая халат, и уставился на застывшего у дверей Ивана Царевича с тяжким грузом на плечах.

– Чего это с ним? – недовольно спросил он.

– Вы, отец, это дуралея больше за мной не посылайте, – мрачно заметил ему Иван Царевич, опуская на пол боярина. Затем вытащил шапку боярскую из подмышки, выколотил ее об колено и водрузил на затылок лежащего ничком боярина Филимона. Пригляделся, чуть сдвинул, выровняв, и кивнул сам себе – сойдет, мол.

– А чего так? – подивился царь Антип. – Чего случилось-то?