Тришестое. Василиса Царевна

– А, чтоб тебя! – выругался Иван Царевич. Нет, видно, не суждено ему сегодня отобедать по-человечески.

Противные завывания могли принадлежать лишь одному человеку – Андрону, совмещавшему при царе-батюшке по причине отсутствия средств сразу несколько чинов: стольника, постельничего, конюха и посыльного. Работник он был, правда, так себе, ленив, неспешен, изворотлив и обожал лизоблюдство.

Скажет, к примеру, царь-батюшка:

– Андрошка, а застели-ка мне постель! Пора мне на покой.

А Андрон тут же замнется, за бок схватится, и давай стонать да причитать.

– Ох, батюшка мой, неможется мне чтой-то сегодня, видать съел чего. А постелька-то, она, вишь ли, ужо того, застелена, почитай. Да тебе, царь-батюшка токма и нужно, что покрывальце скинуть, перинку взбить, подушки поправить, да одеяльце подтянуть.

Посмотрит на него царь, головой помотает да и застелет себе сам, а Андрон тут как тут, под рукой его вертится, да советы подает – и куда только хворь его подевалась, неведомо.

– Вот так, царь-батюшка. Шибче, шибче колоти. Перышки-то вот здеся в уголке свалялись. Ага, ну да, ну да. А подушечки – одну сюды пожалуйте, вторую – во-от сюды, в сторонку, а третью, да-да, вон ту – эту мне давайте.

– Зачем это еще? – возмутится царь.

– Да как же, батюшка мой! – всплеснет ручками Андрон. – О твоем здоровие пекусь. Не слыхал, чай, современная медицина сказывает: вредно на мягком-то спать. Особливо нам, старикам. Так что давай уж мне, пусть мне плохо будет.

– А ну, пшел отсендова, этот, как его… Авиценна хренов! – замахнется на него подушкой царь-батюшка, а Андрон только глазки печальные такие сделает, вздохнет тяжко да головкой покачает, мол, потом не говорите, будто не упреждал, и добавит, как бы между прочим:

– Андрон я, царь-батюшка, запамятовали вы.

– Тем более пшел!..

Вдругорядь царь скажет слуге.

– А что, Андрошка, не пора ли трапезничать? Пойди-ка глянь, чего там на кухне-то творится, да на стол собирай.

– Ох, батюшка мой, – по новой зачнет Андрон, – ножки мои сегодня чтой-то непослушные совсем, – а сам непослушной ножкой суму за себя задвигает и при том поклоны поясные бьет. А сума-то по швам трескается, как харя Андронова, а уж запахи из сумы – пальчики оближешь, слюньками обольешься. – К тому же нам, старикам вредно больше единого раза в день вкушать от щедрот, так сказать.

– Веянье какое новое али как? Не слыхивал о таком доселе, – усомнится царь, потягивая носом ароматы дивные, прущие из сумы.

– Как есть, царь-батюшка, – Андрон знай себе ножкой суму к двери отпихивает и сам пятится. – Новое, заграничное. Диета называется. От лиха, от болячки, от дурного глазу.

– Так это ж ноги можно протянуть, – усомнится царь. – Я ужо слабость чую, да пузо вот так крутит, – покажет он рукой, а Андрошка тем временем уже у дверей. Отворит их незаметно, суму в них протолкнет, за стеночку спрячет и стоит улыбается, преданными глазками царя пожирает.

– Ну что ты, царь-батюшка, – успокаивающе махнет ручкой Андрон, – то не слабость, а легкость в тебе просыпается. А что пузо ворочается, так то плоть грешная противится, к искусу тебя подводит. Чревоугодие то!

– Хм-м, а чего это у тебя в суме, Андрошка? – прищурится царь.

– Какой такой суме? – удивится Андрон, растерянно оглядываясь по сторонам.

– А такой такой! – в сердцах саданет царь кулаком по подлокотнику и опомнится – ан и вправду сумы-то нет! Привиделось, что ль, с голодухи?

– Эх, батюшка мой, – покачает головкой Андрон и пальчик так вскинет, – вот оно, чревоугодие-то! Мерещится тебе ужо. А от энтого диета первейшее средство.

– Ладно, ступай, – засомневается царь. А вдруг и вправду померещилось, а вдруг прав Андрошка? Диета…

Боязно царю-батюшке, сидит, колеблется до самого ужина, с животом борется. А Андрон в дверь шмыг, суму на плечо и деру до дому, до хаты – только каблуки сверкают да пыль столбом вьется.