Тришестое. Василиса Царевна

Были, конечно, у царя-батюшки сомнения веские насчет болячек Андроновых да медицины заграничной, только никак изловить он слугу противного своего не мог. Запудрит Андрон мозги, узлами завяжет, так что потом полдня распутывать – в порядок приводить приходится, а Андрона уж и след простыл. Пытался царь, и не единожды, избавиться от Андрона, когда вовсе невмоготу становилось, так и тут ничего не вышло. Хитрый Андрон сбегает невесть куда да справку очередную царю предоставит, мол, так и так, инвалид он многодетный, к тому же отец-одиночка, и по закону его никак нельзя без работы оставить да с понижением содержания перевесть. Ясное дело, липовая бумажка, да поди докажи. Кто его поймет, где и в чем он инвалид, ведь в справке-то все не по-нашенски нацарапано эскулапом премудрым. А что до детей касательно, так этих дармоедов-бездельников у него действительно полон дом. И что с того, если младший-то старше царского Ивана будет – все одно дитё евойное, никуда не денешься. Да и одиночка он, как ни крути. Жена от него о прошлом годе к родителям сбежала – о том все Тришестое знает: едва работой и голодом из экономии не уморил. Но разве для закона это имеет значение? Вот и выходило, царь иль не царь, а гнать проклятого Андрона взашей прав не имеет. А все это дума, чтоб ей пусто было, со своей забугорной либерал-дерьмократией! В прошлые-то времена Андрон как есть плетки бы отведал (и это еще по-божески!) да и со двора вон, а теперича вон оно как обернулось…

– …Ива-ан! Где вы? – продолжал гнусаво голосить Андрон, выискивая царевича по кустикам да по ложбинкам.

– Вот же напасть на мою голову! – Иван Царевич в сердцах брякнул бефф-бродом оземь. Шмат сала слетел с хлеба да на траву упал, а шустрые муравьи уж тут как тут. – Стой! Мое это! – и не успел Иван прихлопнуть сало руками, как то понеслось невесть куда на сотне быстрых ножек. – Да что же это такое, в самом деле!

– Вот вы где, вашество, – выскочил из-за дуба Андрон и упер полные ручки в коленки отдуваясь. – Я вас по всему Тришестому ищу. Обыскался уж весь.

– Чего ты? – недовольно буркнул Иван Царевич, завязывая остатки обеда в узелок.

– Обыскался, говорю. А вам что послышалось?

– Не твое дело. Чего надо, то и послышалось.

Андрон похлопал сальными глазками, и не нашелся что ответить. Царевича он побаивался. Был царевич не так прост, как отец его великодержавный, и с ним приходилось держать ухо востро.

– Ну, чего тебе? – грубо бросил ему Иван Царевич, поднимаясь с травы и недовольно отряхивая руки.

– Царь-батюшка вас кличет, – ожил Андрон. – Срочно. В ярости они, негодуют, значить.

– С чего бы это? – вздернул левую бровь Иван.

– Да все с того, вашество, все с того, – противно захихикал в кулачок Андрон. – Так что поспешите.

– Поспешим, поспешим, – заверил его Иван Царевич.

Андрон продолжал снизу вверх преданно поглядывать на царевича, будто еще чего ожидал.

– Ну? – не вытерпел тот. – Что еще?

– Жду приказаний, – елейным голоском промурлыкал Андрон, перебирая пальчиками петельку на кафтане.

– А коли так, то, как наш батюшка говорит: пшел отсендова!

– Слушаюсь! – подхватился Андрон и скачками понесся прочь, петляя меж кустиков.

Иван Царевич долго глядел ему вослед, потом вздохнул, закинул узелок на плечо и зашагал к дому. Не к добру все это, ох, не к добру…

Глава 2. Сдулся Андрошка…

В полутемной комнатушке, гордо именуемой тронной залой и освещаемой лишь скудными лучами солнца, проливавшимися сквозь два узких стрельчатых окна на потемневшие от времени бревенчатые стены и скрипучий дощатый пол, на троне, установленном у дальней от дверей стены, гордо восседал царь Антип. На почти лысую его голову была косо нахлобучена довольно скромная золотая корона. Посох его лежал рядышком, прислоненный к спинке трона, а сам царь-батюшка сухонькими ручками, покрытыми пергаментной кожей, кутался в некогда богатый парчовый халат, порядком вылинявший и кое-где поеденный молью. При этом он зябко ежился от любого дуновения ветерка. В зале бывало довольно прохладно даже летом, словно в подполе, но тут уж, как говорится, ничего не попишешь – деревянное зодчество, чтоб его! Ноги царя-батюшки, обутые в новенькие красные и скрипучие сафьяновые сапоги, нетерпеливо отбивали сбивчивую дробь.

Здесь же, в тронном зале пребывала боярская дума в полном составе – все четыре человека. Сидели они рядком на длинной лавке вдоль правой стены, и каждый из них сжимал в руках посох, а головы их венчали высокие шапки, похожие на поварские колпаки, разве что побогаче. Бояре хмурили лица, пряча их в окладистые бороды и высокие пушные воротники. Двое откровенно дремали, у одного отвисла нижняя губа, коей он периодически пошлепывал; второй изредка всхрапывал, отчего тут же получал локтем в бок от соседа и на минуту продирал глаза, обводя мутным взглядом помещение. Тяжелые морщины избороздили чела этих двоих – не иначе как думы о счастье народном одолели. Двое же бодрствующих бояр от скуки позевывали в рукав. Тяжела боярско-думная доля, как ни крути…