Тристан, или О любви

Ему подумалось, что все это как будто происходит не в нашем рациональном веке, то же самое, должно быть, случалось здесь еще в те времена, когда дворец был настоящим дворцом, а девицы не выходили из дому без провожатых. Тогда робкий взгляд из-за штор мог значить многое. Уж по крайней мере, возможность проводить даму на обедню в храм святого Микулаша, где и днем царит полумрак, а звук органа заглушает легкие комплименты, которые с одинаковым удовольствием принимают и святые и грешницы, правда, при этом их щеки приобретают различный оттенок.

Ян хотел рассказать обо всем этом пану Хиле, тот ведь тоже был любителем старины и мог по достоинству оценить невинный роман, выдуманный приятелем. Впрочем, он не принадлежал к числу мужчин, умеющих ловко перехватывать посторонние взгляды, а потому решил сохранить эту маленькую тайну для себя.

В последнее время Ян стал проходить мимо этого окна регулярно. И вот как-то раз девушка улыбнулась ему словно знакомому, хотя окно было закрыто. А назавтра он совершил тот безумный поступок, из-за которого впоследствии не раз сгорал от стыда.

Купил одну желтую гвоздику и, обрадованный, что окно оказалось открыто, подошел поближе. На подоконнике лежала кошка и, прищурившись, глядела на него. Но комната была пуста.

Не оставалось ничего другого, как положить цветок на окно. Кошка настороженно вздрогнула, но осталась равнодушно лежать возле гвоздики, просто аромат цветка ни о чем ей не говорил. Впрочем, нам тоже ничего не говорят ароматы, которые возбуждают кошку,

Ну не идиот ли я, подумал Ян, меня ведь ждут жена и дочь. Пора отправляться домой. Это же просто безумие!

Так оно, конечно, и есть, ибо женатый мужчина, у которого нет своих маленьких любовных секретов, — человек конченый! Выходит, кошка, цветок этот для тебя!

Подойдя к своему дому, Ян увидел, что в проходе стоят ведра, а на дворе установили лестницу, доходящую до перил галереи возле их квартиры. Сомнений не было, произошло новое чудо (или, может, продолжается старое), и хотя Ян Томан был абсолютно убежден, что никто не собирается торопиться с открытием фрески, но факт был налицо — работа вот-вот начнется.

Пан Хиле, услышав шаги во дворе, вышел из своей квартиры.

Из другой двери на первом этаже появилась пани Гронкова и разразилась тирадой:

— Ну и дела тут у нас творятся, а? Как в квартирах отремонтировать чего, так они не больно торопятся; сколько я с одной только плитой маюсь, чтоб на новую поменяли, а с картинкой какой-то возиться — это они с радостью. И откуда только на такое деньги берутся?

— Пани Гронкова, — строго произнес Хиле, — речь идет не о картинке, а о фреске, но самое главное — наш дом скоро прославится и не исключено, что о нем напишут в газетах.

Пани Гронкова только ядовито осклабилась. Чихать она хотела на эту фреску и быстротечную славу. Ей плита нужна.

— Да и супружница ваша, — сказала она Томану, — тоже небось не в восторге, мужичье это нынче целый день по вашей галерее расхаживало, как по своей собственной. А начнут чужие мужчины в окна заглядывать — добра не жди.

И со вздохом ретировалась.

Пан Хиле только рукой махнул:

— Баба и есть баба… Действительно, тут была целая комиссия, они начали прикидывать фронт работ, довелось-таки мне дожить до счастливого дня! Удивительно приятные люди. Я за пивом сбегал, надо же их чем-нибудь завлечь. По-моему, они остались довольны.

Когда Ян поднимался по лестнице, пани Гронкова снова выглянула и промолвила елейным голоском:

— А ваша жена в магазин ушла. Когда, значит, вернулась она домой, работнички эти уже наверху были, а один, бородатенький такой, ну вылитый черт, так он ее все задерживал. Чего еще ждать от мужчины!

Пан Хиле, правда, смерил соседку укоризненным взглядом, но не похоже было, что это ее проняло.

— Они весьма приличные и образованные люди, — решительно произнес он.

Пани Гронкова только презрительно хмыкнула и закрыла дверь.

«Одно слово — баба, — подумал Хиле. — Чья бы корова мычала, а ее молчала. Человек, который вроде меня копается в архивах, без труда может узнать, что в прежние времена пани Гронкова была хозяйкой некоего заведения на Тржиште. Официально, правда, оно называлось массажным салоном, но не имело ничего общего ни с салоном, ни с массажем. Думаю, пришла пора ей это припомнить, уж очень ядовитый у нее язык. Не отрицаю, когда пани Томанова вышла на галерею, тот бородатый из кожи вон лез, стараясь привлечь ее внимание, но она держала себя достойно, и не след какой-то Гронковои смущать покой моего друга».

Пан Хиле заблуждался: все это было Яну глубоко безразлично.