Тристания

— Другая. — Она уже не спрашивает, она утверждает.

— Я был с другой женщиной. Мне не хотелось так поступать, но все же это случилось. Потому и уехал. Я не мог вернуться к прежней жизни и делать вид, будто ничего не изменилось. Мне было не выдержать…

— Да знала я, — перебивает Лиз.

— Знала?

Нет, не может быть. Разве можно удержать такое знание в себе?

— Да. Но почему ты выбрал эту девчонку?

— Какую девчонку? — спрашиваю я, а сам думаю: «Ивонн? Нет, до этой темы мы еще не добрались…»

— Не нужно притворяться, — хмурится Лиз, — потому что я все знаю. Марта… — Она произносит это имя так, словно сплевывает что-то мерзкое.

Я смущенно хмыкаю.

— Ни разу в жизни не прикасался к Марте, — отвечаю я, и лицо Лиз наполняется безграничной ненавистью.

— Не лги, — цедит она сквозь зубы.

— Я не лгу. Это была не Марта.

— А?.. — Лиз вопросительно умолкает.

— А Элиде. Прости.

И тут у Лиз подгибаются колени.

Она падает на пол.

— Но я столкнула ее…

— Кого?

— Я столкнула ее… И он умер.

— О чем ты?

— Но он был от другого. Он был не твой. — Кто?

— Он! Ребенок.

— Лиз! Что ты натворила?

— Сейчас расскажу тебе секрет, — сказала женщина мужчине.

— У тебя есть секреты? — удивился мужчина.

— Всего один. Слушай: даже если Тристан взорвется…

— Такого не случится.

— Это же секретная история. А значит, в ней может случиться что угодно.

— А в жизни нет.

— Откуда ты знаешь?

— Глупая женщина. Я видел мир!

— И что, это сделало тебя мудрецом?

— Ну, пусть не мудрецом, но все-таки я помудрее тебя буду, — улыбнулся мужчина.

— Какой ты самодовольный. Мне достался самодовольный мужчина!

— И ты восхищаешься им.

— И я его терпеть не могу! — Женщина толкает мужчину в бок.

— Пошли танцевать, — говорит мужчина и смеется.

Берет женщину за руку и танцует с ней по кругу, еще по кругу и в сторону. Белые носочки на ногах женщины сверкают.

Но почему женщина так беспокоится из-за этого?

У нее красивые загорелые лодыжки, да и в объятиях мужчины она не замерзнет.

Позже: 1965 г.

Марта

Эдинбург семи морей, Тристан-да-Кунья

Счастье Марты желтое, а у печали нет цвета.

Ранним утром Марта стоит на смотровой площадке. Горизонт подернут рассветной дымкой, влажный воздух проникает сквозь одежду и добирается до кожи. Он проходит через мембраны и сухожилия туда, где человек становится не плотнее, чем птичья слеза, и снова превращается в пустоту.

Марта ждет.

Наконец дымка рассеивается, море проступает сквозь нее. Каждый день оно разное — то синее, то зеленое, то белое от пенных бурунов. Солнце встает и приносит новые цвета, высвечивает рыболовные суда, которые покачиваются в бухте, подергиваясь на канатах.

«Тристания» и «Виолетта». Сегодня они останутся у берега.

Сегодня муж не будет рыбачить, Марта не будет преподавать, а дочь будет тихо спать в своей кроватке. Потом она проснется и наполнит дом своими шажками и бесконечными вопросами.

А у ослика есть сердце?

А у облаков есть руки?

Марта вспоминает еще один дочкин вопрос, который прозвучал, словно из пустоты:

А у меня есть сестренка, которую я не вижу?

Небо проясняется, теперь уже совсем рассвело.

Ларс

Эдинбург семи морей, Тристан-да-Кунья

Дочка забегает в дом и громко хлопает дверью.

— Пап, я с птичкой познакомилась! — сообщает она с таким воодушевлением, что я не нахожу в себе сил пожурить ее за хлопанье дверью.

— Да ты что! Какой-нибудь особенной?

— Она со мной разговаривала, вот так. — Дочка щебечет, подражая птичьему голосу.

— И что это означает?

— «Ты мой друг?»

— Она так и сказала?

— Ага. — Дочкины черные волосы падают на лоб, хотя утром я прихватил их заколкой.

— Ну, значит, теперь у тебя есть новая подруга!

— Да, да! Только я не знаю, куда она улетела.

— Она непременно вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Птицы всегда возвращаются сюда.

— Как они находят дорогу?

— Благодаря инстинкту.

— Что это значит?

— Это значит, что есть вещи, которые ты просто знаешь, хотя и не можешь объяснить. Словами, по крайней мере. Чувствуешь, что тут бьется, тук-тук, и знаешь, — говорю я, поднося руку к груди.

Дочка смотрит на меня с удивлением. Ее глаза сужаются в недоверчивые щелочки.

— А у птиц есть сердца?