Тристания

Добравшись до плато, мы уселись на смотровой площадке, откуда открывался вид на море. Обвели восхищенными взглядами острова с белыми птичьими стаями, затем достали бутерброды и налили в эмалированные кружки слабого чая. Неторопливо перевели взгляды на поселок, задумались над его официальным названием — Эдинбург семи морей, которым никто никогда не пользовался, и стали рассуждать, при чем тут семь морей, ведь все моря рано или поздно стекаются в один большой бассейн. «А все морские рыбы живут в одном большом доме», — добавила Лиз и повернулась лицом ко мне.

Мне нравилось это лицо. На первый взгляд оно казалось невыразительным, но со временем я научился читать по нему все чувства Лиз. Губа чуть подпрыгивает наверх: волнение. Веки подрагивают, хотя глаза остаются неподвижными: растерянность.

В те минуты ее глаза двигались, точно мятущиеся лучи темного света. Да-да, именно темного света, потому что Лиз была сложным человеком, похожим на шкатулку с двойным дном. Дни рядом с нею совсем не напоминали гладкую кожуру яблока.

Когда мы доели, я стряхнул хлебные крошки с рубашки и опустился на колени на траву.

После венчания мы вышли на церковный двор, и Лиз бросила через плечо букет невесты, который описал идеальную дугу. Под эту дугу попало море и кусочек ясного синего неба: четко очерченное, досягаемое счастье. Мне показалось, что я могу взять в руки море, небо и птиц, рисующих линии в вышине. Но интересовали меня не птицы и не море, а только она — женщина, которая умела молчать не так, как другие.

Букет поймала девочка-подросток с густой шевелюрой. Следующей невестой буду я! — воскликнула она, а я хмыкнул: ну, какая из нее невеста? Совсем еще ребенок, худая, как дерево, ободранное штормовым ветром.

Лиз обернулась, сложила ладони и издала возглас, в котором слышались одновременно радость и досада. Затем подошла к девочке, приподняла ее и покружила. Когда Лиз остановилась, я ощутил запах, исходящий от девочки, сладкий и в то же время немного затхлый: так мог пахнуть мох, пропитанный печалью. В день свадьбы этот запах был словно из другого мира, но в то же время он являлся частью девочки, как пальцы на руках или ногах.

— Конечно же ты будешь следующей! — улыбнулась Лиз. — Ведь у тебя такое чудесное платье, — добавила она и поставила девочку на землю, точно охапку дров.

Платье сшила жена пастора, энергичная миссис Бёрроу, которая как раз подбежала к нам с фотоаппаратом. Установила треногу, попросила оставаться на местах и — щелк, сфотографировала двух невест, держащихся за руки.

Когда их руки разжались, девочка повернулась ко мне.

Спустя несколько недель после свадьбы Лиз стала недомогать. С трудом просыпаясь по утрам, она тотчас склонялась над тазом, который стоял возле кровати, и ее тошнило. Я выносил таз и выливал его в яму на заднем дворе, споласкивал и приносил обратно. Затем шел на кухню завтракать.

Лиз ничего не ела. Она дни напролет лежала в кровати и поднималась, только когда на это хватало сил.

Поначалу я старался подбадривать ее. Прикладывал ладонь к влажному лбу, гладил безжизненные растрепанные волосы, но проку от моей заботы не было никакого, так что вскоре я устал от собственной беспомощности и лица Лиз, такого бледного и безучастного.

Я начал отдаляться от жены.

Начал винить ребенка, который стер улыбку с губ Лиз: ребенка, которому вздумалось появиться на свет так скоро, хотя пристройка к дому еще не готова, стекла в оконных рамах вихляются, а солома на крыше лежит кое-как. Почему это создание торопится в наш мир?

Я относился к будущему ребенку так, словно тот уже был разумным существом.

Как-то раз, когда Лиз было получше и она присела у огня с вязаньем, я сказал, что сбегаю к Полу и Элиде. Выйдя за дверь, я направился прямо к старухе Хендерсон.

— Ларс, какая неожиданная честь, — произнесла старуха, открывая дверь.

— Спасибо на добром слове. Позволите войти?

— Входи, пожалуйста.

Я нагнул голову в дверном проеме, который в доме Хендерсон был еще ниже, чем в других, и вошел.

— Лиз плохо себя чувствует, — приступил я к делу. — Все время. Мне кажется, она не справится.

— Не справится с чем?

— Ну… С этим. С ожиданием. Слишком уж тяжело оно ей дается. И ей так долго не становится лучше.

— Иногда так бывает. Что женщина недомогает дольше. Но Лиз сильная, она непременно выдержит.

— Ох, не знаю. Я… Не могли бы мы… нет ли какого-нибудь… способа.

Взгляд старухи Хендерсон почернел.

— Замолчи сейчас же, Ларс. Слышать не хочу таких разговоров. Прекрати даже думать об этом.

— Но Лиз…

— Лиз справится. И ты тоже попытайся, — процедила старуха и стукнула морщинистыми руками по двери.

Было трудно поверить, что эти руки привели в мир множество младенцев, в том числе меня, желающего погубить нерожденное дитя.

Я снова надел шапку, нагнул голову и вышел за порог. О своем визите сюда я никому не рассказывал.