Тристания

Поезд прибывает в портовый город, я встаю и мысленно прощаюсь с женщиной, которая сидит напротив.

Желаю ей счастливого пути, а она смотрит на меня с печалью во взгляде. Она стала взрослой, но все еще носит в душе безымянную надежду.

Увижу ли я такую же печаль в глазах Лиз? Согласится ли она встретиться со мной взглядом хотя бы на миг? Вспомнит ли, каким я был прежде, когда она пришла и стряхнула с меня присохшую чешую? Лиз обладала необычайной силой и решительностью, а все вокруг нее было ломким и тонким льдом.

На пристани ветрено, воздух проходит через меня, будто через окно, которое забыли закрыть.

Я не знаю, что будет дальше с моими односельчанами.

Что они почувствуют, когда ступят на эту пристань, в эту страну молочных бутылок и маленьких птиц? Хороший ли прием их ждет, понравится ли им панированная рыба? Может быть, они проворно наденут на ноги жесткую обувь из тонкой кожи и будут шагать по нагретому солнцем асфальту и по тонкому зимнему льду так легко, как будто живут в городе с самого рождения?

Может быть, это я человек, который не умеет ничего другого?

Тот, кого следовало защитить.

Тот, кто не получит прощения, потому что никогда не попросит его.

14 Тристан-да-Кунья, октябрь 1961 г.

Джон

Тут жарко.

Влажно и жарко, как в подводной пещере, куда не дотягивается взгляд Господа.

Что мне делать — спускаться или замереть на месте в ожидании чуда? В Библии чудеса происходят все время. Если по воде ходить можно, то, наверно, и по лаве тоже?

Я видел, как рыбацкие лодки уплывают вдаль, видел, как птицы улетают ввысь, протыкая дырки в облаках.

Все живое сбежало.

Лава течет по другой стороне горы, но не сменит ли она направление в скором времени? Если лава захочет, она сможет отсечь тропу, которая ведет вниз, в поселок, — туда, куда мне нужно пробраться, потому что в последний раз я видел жизнь именно там, да и собака точно умчалась туда.

Беглянка, предательница, как и все остальные.

Надо было просто заложить окно камнями, зарыть тачку в землю и сжечь чемоданы, чтобы отец остался. И мама снова стала бы легкой, смеющейся, хотя не знаю, была ли она вообще когда-нибудь такой.

Хватит фантазировать.

Пора подняться и оставить сокровище — да-да, скоро я поднимусь, совсем скоро, сначала только перестану трястись.

Думать — думаю, а делать не делаю, — говорил я когда-то.

Какая глупость.

Ребячество.

Время идет и в то же время стоит на месте. Я покачиваюсь в пустоте вместе со звездами, вместе с тремя королями, которые притягиваются друг к другу, но никогда не сталкиваются. Они смотрят друг на друга и всегда видят одно и то же: ту же спину, ту же развевающуюся в темноте мантию; все всегда происходит в одно и то же время в одном и том же порядке, и они не падают.

Впрочем, пора перестать рассказывать небылицы и верить в сказки. Нужно двигаться в сторону поселка, потому что близится вечер, а с приходом темноты вокруг станет еще темнее. Может быть, кто-то ждет меня внизу, дышит и сдерживает огненную массу, готовую стечь вниз по склону.

Небо приобретает серый оттенок, вот только неясно, что окрашивает его в этот цвет — надвигающиеся сумерки или же дым от вулкана.

Нет, об этом думать нельзя.

Нельзя смотреть вправо, где все стало черным и красным, нельзя смотреть на склон горы, из которого торчит новая гора; надо просто идти. Воображать: сейчас солнечный день, я спускаюсь по знакомой тропе в поселок, скоро будет готов ужин. Не забудь вытереть ноги! — крикнет мама из кухни; я зайду в прихожую и почувствую запах бульона и жира.

Дохожу до плато, откуда хорошо видно наш поселок, и вижу, что консервный завод погребен под лавой.

Лава накрыла дом, стоявший по соседству с заводом, и если она продолжит в том же духе, то накроет и тропу, и луг по другую сторону тропы, после чего очень быстро доползет до скальной стены, и тогда путь вниз будет отрезан.

Смотрю на дорогу и слышу мамин голос: даже если Тристан взорвется. Почему мама так сказала? Почему вошла в дом через окно, хотя дверь была открыта?

Тропа уже отрезана.

Через луг, кажется, еще можно успеть.

Пылающая река струится и блестит; это самая прекрасная и ужасная река, по которой не проплыла бы ни одна рыба. Рыбьи плавники почернели бы, жабры слиплись в комок, а сердечко остановилось; потому-то все живое сбежало отсюда, даже самые глупые твари сбежали отсюда.

Я один на острове, который превратился то ли в ад, то ли во врата рая: завтра я съем там яблоко.

Завтра я увижу там отца, а может быть, свет будет таким ярким, что и не увижу, а лишь почувствую знакомое присутствие, уловлю запах рук, в которые влетела смерть. Пальцы отца лягут на мои волосы, ушам станет щекотно, и я засмеюсь.

Глаза начинают понемногу различать цвета и формы, и я понимаю, что это не фантазия и не сон: навстречу мне движутся две человеческие фигуры.

Берт

В таких местах люди не остаются.