Трюфельный пес королевы Джованны

Александра вопросительно смотрела на него, ожидая продолжения, но он медлил, очевидно, колеблясь. Наконец Леонид выпалил:

– Он изменил показания!

– Кто?!

– Да пьянь эта, Виктор.

– Час от часу не легче! – у женщины от волнения задрожали губы. Ей померещилось что-то ужасное, чему она не могла еще дать имени. – Что он наплел на этот раз?

– Не знаю толком, что там у них вышло! Со мной почти ни о чем не говорили… – Леонид слегка задыхался. Он был, видимо, потрясен. – Какие-то мелочи спрашивали, пустяки. А потом, на прощание, поставили в известность, что сегодня утром явился к ним этот единственный свидетель, который якобы что-то там видел, и признался, что все наврал. Он вечно ходит поддатый… Лечился несколько раз, но зря. Так что дело теперь будут расследовать как несчастный случай. Да я и сам знаю, там опасное место, тетя Лена меня сколько раз предупреждала… Поворот… Плохой обзор.

– Как же так… – Александра смотрела на Леонида со страхом и просыпающейся надеждой. – То есть Виктор все придумал? Зачем?!

– Его спросите, – дернул плечом парень. – Ну, я поеду. У меня же сессия… Никто не отменял… Успею еще, может, старославянский сегодня сдать.

– Удачи… – машинально произнесла художница, когда он уже поворачивался к ней спиной.

Леонид обернулся:

– Вы… выкиньте из головы, что я там наговорил про Птенцова. Это я со зла. Я и вас подозревал, когда тетя Лена мне про эту женщину в красной куртке рассказала. Ясно же, что все сходилось на вас! А пропуск вам оставлен у вахтера.

Не дожидаясь ответа, он повернулся и почти побежал в сторону станции.

Сама Александра задержалась в кабинете следователя, куда прошла, получив пропуск у скучающего полицейского, тоже не больше получаса. Ответив на основные вопросы о себе, рассказав о давнем знакомстве с покойной, она ждала хоть каких-то расспросов о вчерашнем утреннем происшествии. Но следователь – полная женщина средних лет, в толстой вязаной кофте поверх форменной рубашки, – углубилась в компьютер, методично щелкая «мышкой», и казалось, даже забыла о том, что в кабинете находится кто-то еще. Просидев молча несколько минут, Александра изучила до последней детали безликую обстановку, рассмотрела цветы на окне, яркие чашки, по-старинному, горкой составленные на чайном столике в углу, проследила за медленным путешествием одинокого солнечного луча, пробившегося сквозь жалюзи, и наконец, не выдержала:

– Простите, со мной все?

– Да, пока все, – вяло ответила следователь, не отрывая взгляда от экрана. – Хотя вот что. Вы вечером в гостях у этого Птенцова алкоголь употребляли?

– Нет.

– А утром?

– Но когда же… – Александра сдвинула брови, – Марина ведь ушла очень рано.

– Ну так и что? – все так же лениво ответствовала ей хозяйка кабинета. – Пьют и рано… И поздно… А вообще-то, она злоупотребляла?

– А что такое? – решилась полюбопытствовать художница.

– Да нашли у нее алкоголь в крови…

– Я никогда ее выпившей не видела! – воскликнула Александра.

– Ну, это ничего не значит. У нас в районе в этом году пятый случай гибели в нетрезвом виде под электричкой… Сами виноваты.

– А этот, Виктор, не знаю его фамилии, который отказался от своих показаний, – напомнила Александра, – он-то как это объяснил?

– Господи боже мой! – с сочувствием, не то искренним, не то деланым, произнесла женщина. – Да что он объяснить-то может, если его последние годы никто ни разу трезвым не видел! Я знаю его… Забулдыга тот еще. Тоже мне, свидетель. У таких свидетелей один расчет, как бы на бутылку со слушателей вытянуть. Он плетет, люди слушают, а мы зря работаем. Идите!

Она подписала пропуск и указала замешкавшейся посетительнице на дверь:

– Вызовем еще, если что.

Но произнесена последняя фраза была таким скучным голосом, что Александре стало ясно: вызова не последует, все кончено. Она никогда бы не поверила, что подобное соображение может ее расстроить, но это было именно так. Александра едва заметила, как вышла из здания, прошла половину улицы и опомнилась, только когда оказалась в тупике и уперлась в щитовой забор, огораживавший строительный котлован. Она двинулась не в ту сторону.

«Марина никогда при мне не пила. И в тот вечер мы не пили. Ночью она спала. И утром – с чего бы они стали ее поить? Или все же гостеприимная Елена налила ей рюмочку, “для сугреву и настроения”? Налила же она вчера Леониду, чтобы его успокоить? Надо поехать туда и спросить. Они же ничего еще не знают о том, что Виктор отказался от показаний!»

Женщина отправилась в обратный путь, к станции. Улица больше не казалась ей ни интересной, ни живописной, Александра не замечала дороги. Ее мучило услышанное от следователя. Опьянение в такой ранний час, – в половине восьмого утра, когда, по свидетельству Виктора, и погибла Марина, – так не вязалось с личностью погибшей приятельницы, что художница не могла выбросить это из головы. «Где она выпила, а главное – почему? С большой радости или с большого горя? Это единственная деталь, которая говорит о том, как Марина провела утро. Случилось что-то неординарное, раз она повела себя так нетипично… И уехала, не разбудив меня, так внезапно!»