Трюфельный пес королевы Джованны

Маргарита покачала головой. Ее глаза внезапно опустели и потеряли всякое выражение. Медленно, как во сне, она проговорила:

– Денег у меня нет, ты права… Ты, главное, найди пса. Остальное – моя забота.

– Да, ты уже позаботилась кое о ком! – гневно напомнила Александра. – Я не хочу иметь ничего общего с твоими комбинациями, слышишь?

Художнице с большим трудом удалось уговорить подругу сопровождать ее. Маргарита пускала в ход различные отговорки, попробовала даже сказаться больной, но в конце концов сдалась. Правда, с условием.

– Ты ни в коем случае не должна говорить Птенцову, откуда в Москве взялся пес! Ни слова о том, что я привезла его из Дании, откуда он у меня, каким образом я им завладела.

– А как же я тебя тогда представлю?

– Скажи, что я просто передала тебе снимок, когда убедилась, что сама не найду пса! – с воодушевлением, словно осененная внезапным вдохновением, предложила Маргарита. – Якобы тоже ищу его, для богатого клиента, а в глаза его не видела и в руках никогда не держала.

«Мы с Птенцовым, оказывается, соседи!» Прикинув мысленно путь от его дома, расположенного в том конце Ильинки, который выходит на Ильинский сквер, до своего, приютившегося ближе к Покровскому бульвару, Александра поняла, что жила от антиквара на расстоянии пятнадцатиминутной пешей прогулки. «Можно после и к себе заглянуть…» О чем бы она ни думала, ее тянуло в мастерскую. Ей становилось физически плохо вне привычной обстановки.

Маргарита держалась замкнуто, из нее слова невозможно было вытащить. Лишь когда художница, сверившись с записанным адресом, отыскала особняк в глубине двора, нужный подъезд и нажала кнопки на домофоне, она промолвила, чуть не сквозь зубы:

– Так не забывай, о чем мы договорились. У меня этого пса никогда не было.

– Я же сказала – хорошо! Да! – отвернулась Александра к ожившему домофону, откуда раздался мужской голос. – Это я, Корзухина…

Послышался протяжный писк, дверь, которую художница потянула за ручку, открылась. Квартира, куда они направлялись, располагалась на первом этаже этого зеленовато-голубого, будто заплесневелый сыр, здания конструктивистской постройки, уже сильно обветшавшего, как и многие его собратья, выстроенные когда-то быстро и задешево на месте старых деревянных особняков.

В подъезде стоял кислый запах сырой дранки, тут и там проглядывавшей сквозь облупившуюся на стенах штукатурку. Навстречу вошедшим женщинам серой тенью шмыгнул кот, исчезнувший в открытой двери. Спустя секунду снаружи раздался угрожающий вой – кот явно встретился с врагами-соплеменниками, которых Александра в изобилии заметила возле мусорных баков.

Подойдя к двери, на которой значился нужный номер, она позвонила, попутно припоминая все, что слышала от покойной Марины об обитателях этой квартиры. «Две комнаты принадлежат Птенцову… Две – дочери с мужем. Еще одну первый супруг присвоил… Надеюсь, Птенцов сейчас один, разговор будет непростой…»

Она еще раз нажала на звонок. Дверь неожиданно распахнулась, Александра не услышала за ней приближающихся шагов. Женщина едва сдержала возглас изумления.

На пороге стоял тот самый мужчина, который вчера утром ехал с ней в электричке и позже, в пиццерии у вокзала, рассказывал о подробностях того рокового утра, когда погибла Марина.

– Виктор? – От волнения Александра не сразу вспомнила его имя. – Вы каким образом здесь?

– Я сопровождал Павла Андреевича. – Мужчина отводил глаза, умудряясь при этом бросать косые взгляды на Маргариту, стоявшую за плечом гостьи. – Ему одному трудно добираться…

– Кто там пришел? – раздался из глубины квартиры знакомый голос.

– Это к вам, вы ждали! – обернувшись, крикнул в ответ Виктор и, вопросительно подняв брови, осведомился: – А вы… вдвоем?

– Как видите.

– Что ж… – Мужчина еще раз неуверенно оглянулся. – Проходите…

Женщины пересекли широкую прихожую и вошли, повинуясь указаниям своего провожатого, в самую дальнюю дверь, расположенную напротив входной.

В первый момент Александра ослепла, так темно было в этой комнате, показавшейся ей очень тесной. По контрасту со свежим снегом, усыпавшим с утра двор, сумерки казались особенно глубокими. Тяжелые шторы были раздвинуты, но пожелтевший, давно не стиранный частый тюль, висевший в несколько слоев, почти не пропускал света с улицы. В комнате было то освещение, которое можно видеть на некоторых, особенно темных картинах семнадцатого века: искусственное, желтоватое, позволяющее созерцать не весь предмет, а лишь блики на нем, не всего человека, а лишь часть его лица, слегка выступающую на скудный свет, – лоб, кончик носа…

Птенцов сидел в кресле, кутаясь в плед, поеживаясь и напряженно рассматривая остановившихся на пороге гостей. Он явно страдал физически, то ли от боли, то ли от холода, стоявшего в плохо натопленной комнате.

– Вы не одна, – утвердительно произнес он, вместо приветствия.

– Это моя старая знакомая, – Александра коснулась локтя своей спутницы. – Именно по ее просьбе я принялась искать трюфельного пса.