Трюфельный пес королевы Джованны

У калитки она оглянулась и вздрогнула, завидев в окне кухни Птенцова. Тот стоял неподвижно, его бледное лицо за чистым стеклом казалось восковым. Художница помахала ему на прощание, но он не сделал ответного жеста, словно, глубоко задумавшись, не видел ее.

– Чем он болен? – спросила она, выходя в проулок за Еленой.

Та обернулась:

– А всем сразу. И ревматизм, и сердце, и сосуды. Он ведь лагерник.

– Сколько же ему лет?

– Семьдесят три исполнилось.

– Но как же он… – Александра произвела мысленные подсчеты. – Во сколько же лет он в лагерь попал?

– В три года, – обернулась женщина. – В Освенцим, с матерью. Их угнали с Псковщины.

– О, боже…

– Мать умерла там, а он выжил. Когда лагерь освободили, ему было шесть лет. К счастью, отец с фронта живой и целый пришел, разыскал его, забрал из больницы и увез в Москву.

– Необыкновенная судьба…

– По тем временам – почти обыкновенная, – с грустью ответила Елена, замедляя шаг. – Разве что выжить ему там удалось… Чудо, конечно. Только рад ли он был этому? Такое даром не проходит. Казалось бы, после войны, с отцом и мачехой, он жил в Москве вполне благополучно, сыто, был всем обеспечен, отец занимал крупную хозяйственную должность… Даже машина служебная у них была! А Павел много лет еще продолжал прятать куски – хлеб, картошку, мясо… И ночью ел, в темноте, всухомятку. Даже и сейчас по ночам встает и ест, крысятничает. При всех не любит. Ну и болезни на всю жизнь привязались. Тем более он не лечился никогда, докторов хуже смерти боится. Он мать-то не помнит, а Менгеле помнит. Так что Павел слегка с причудами, сами понимаете. Если что-то скажет поперек, вы не сердитесь!

– Я и не думала сердиться… – взволнованная, тихо ответила Александра.

– Пришли. – Елена указала вперед, на площадь с ларьками, за которой виднелась платформа. Возле железнодорожного переезда толпились люди, человек двадцать. Женщина удивилась: – Что это там? Идемте-ка, посмотрим.

– Не опоздаем на электричку?

– Нет, время есть еще.

Они подошли к тому самому месту, где Александра с Мариной накануне вечером переходили пути. Народ оживленно что-то обсуждал, говорили все разом, понять, о чем, было невозможно. Елена высмотрела и окликнула молодую женщину в серой дубленке:

– Что тут у вас?

– Да какая-то под поезд бросилась! – звонко ответила та, поворачивая к ним румяное скуластое лицо, с такими яркими голубыми глазами, что даже ресницы отливали синевой. – Часа два уж назад, затемно еще. Ждем полицию, никак не едут.

– А кто?! – воскликнула Елена.

– Я ее не знаю. Никто не знает. Вон, лежит!

И голубоглазая румяная женщина указала вправо, в направление стрелки. Александра перевела туда взгляд и отрывисто вздохнула. Затем еще раз. Ей никак не удавалось набрать полную грудь воздуха. Лицо закололи горячие иголки. Она будто издали услышала встревоженный голос спутницы:

– Что с вами?!

– Разве вы не видите? – борясь с накатившей дурнотой, спросила Александра. – Не узнаете ее?

Елена вгляделась в комок тряпья (им казалось то, что темнело в снегу, в двух-трех метрах от железнодорожных путей) и вскрикнула.

– Неужели?! – Ее голос, возвысившись, тут же сник и угас. На лице внезапно обозначились морщины, прежде незаметные. Женщина разом постарела. – Не может быть… Как же так?!

– Это Марина? – Александра стояла, прикрыв глаза, стараясь дышать размеренно. – Марина?

– Она. Но… Как она могла…

– Вы знаете ее? – возбужденно спрашивала румяная женщина. Взгляды кучки зевак уже были прикованы к ним, гомон утих. – Знакомая ваша?

– Знакомая. – Елена ответила еле слышно, утирая согнутым пальцем слезящиеся глаза. – Какой ужас… Она ночевала у нас… Не могла она под поезд броситься… Я знаю ее. У нее все было хорошо. И встала веселая… Не заметила электричку, наверное.

– Наверное, – покладисто согласилась голубоглазая женщина. В ее голосе зазвучали нотки сострадания. – Если ей незачем было кидаться, значит, не заметила…

Вмешалась старушка, стоявшая рядом. Она тоже утерла глаза вязаной рукавицей и изрекла:

– Вот так все мы под смертью ходим. Захочет – возьмет… А дети у нее есть?

– Сын… – Александра словно сквозь сон услышала свой голос.

– Маленький?

– Взрослый. Студент.

– Все равно… Матери вдруг лишиться…

Налетевший внезапно из-за поворота поезд поднял снежную пыль, засверкавшую в солнечных лучах, смел голоса зевак, немо раскрывавших рты, пока состав миновал платформу, возле которой не собирался останавливаться.

– Не местная тем более… – услышала Александра окончание фразы, которую Елена обращала к своим землякам. – Наши-то сначала прислушаются, не идет ли поезд, потом переходят. Вот тут этот крутой поворот… Из-за него сколько уж погибло, особенно если пьяные, конечно…

Хор местных обывателей единодушно согласился с нею.

Только старик, с красным одутловатым лицом и неприятно пристальным взглядом, язвительно осведомился:

– Так она что, пьяная от вас шла, а, Лен?

На это Елена ничего не ответила. Презрительно поведя плечом, она отвернулась к Александре и заговорила о том, что ни в коем случае нельзя сообщать страшную новость Павлу – не сегодня, во всяком случае.