Триумф графа Соколова

Штабс-капитан славился в кругу своих товарищей горячностью. Выпив водки, штабс-капитан любил вспоминать 1899 год, когда во время маневров в Тифлисе он вызывал своего однополчанина на дуэль. В рассказе, правда, упускалась небольшая деталь: поединок не состоялся якобы по причине сильного дождя.

— Нет, господа, вы как хотите, но я этого хамства так не оставлю, мужлана малость поучу. — Штабс-капитан взял со стола матерчатую салфетку. — Вот этим по морде, раз-раз! Будет меня знать.

Товарищи стали отговаривать:

— Ипполит Спиридонович, плюньте на него! Выпил мужичок и куражится.

Уговоры миролюбивых спутников, как это обычно бывает, еще больше распалили боевой нрав штабс-капитана. Он махом перевернул в себя еще рюмку, вновь поправил очки и решительно застучал сапогами по деревянной лестнице.

Все подняли головы, с интересом наблюдая за развитием военных событий.

Штабс-капитан, поднявшись на антресоль, требовательно грохнул кулачком в дверь кабинета:

— Эй, любезный, открой! Быстро!

В ответ — молчание.

— Приказываю, сиволапый: открой дверь, не зли меня!

Тишина.

Штабс-капитан совсем вошел в раж:

— Безобразничать можешь, а ответ держать боишься? Постыдись свою шлюху…

Дверь распахнулась. На пороге, упираясь головой в притолоку, вырос Соколов. Он ласково спросил:

— Ты, петушок, чего тут кукарекаешь?

Вид громадного атлета-красавца малость смутил штабс-капитана. Но, подогретый выпитым и вниманием всего зала, он отступать уже не мог. Штабс-капитан фистулой взвизгнул:

— Получи, вот тебе, вот! — и салфеткой махнул возле лица Соколова.

— Какой ты отчаянный, однако!

Соколов, не рассчитав сил, врезал штабс-капитану кулачищем в нос.

Тот, проломив дубовое фигурное ограждение, полетел по размашистой траектории вниз.

В зале приглушенно охнули, кто-то испуганно взвизгнул:

— Убийство!

По иронии судьбы несчастный грохнулся на собственный стол, да так и остался лежать словно диковинное блюдо: с расквашенной физиономией, в очках, прилипших к переносице, и в сапогах — промеж бутылок, соусов, рябчиков на вертеле, закусок холодных и горячих.

— Ох, надо полицию вызывать, — застонал ресторатор Никитин. — И не хотелось бы, да этот извозчик всех гостей распугает, ходить ко мне перестанут.

Крикнули городового.

Полицейская справедливость

Городовой, простуженный, меднолицый мужчина, откинул башлык и по заведенному обычаю для начала выпил большой фужер водки, закусил семгой. Затем, степенно поправив на боку шашку, отправился наверх.

С Соколовым он говорил не больше минуты, и его содержание для всего мира навсегда осталось тайной.

Однако, спустившись вниз, городовой выпил еще водки, закусил красной икрой, вытер уста ладонью и строго посмотрел на ресторатора.

— Что за фрукт на столе растянулся? — и ткнул пальцем в продолжавшего пребывать в беспамятном состоянии штабс-капитана. — Напился до чертиков, безобразит и драться к посетителям лезет? Кто позволил в интимные кабинеты врываться, а? Может, хотел даму насильничать? Почему, Никитин, допускаешь?

Ресторатор так растерялся, что глотнул воздух, как рыба, неожиданно выброшенная на берег, развел руками, объяснил:

— Это как раз извозчик его, тот, из кабинета…

Городовой рявкнул:

— Арапы заправляешь! Укрываешь преступников, Никитин? Да за это — Сибирь, каторга, цепи и кандалы!

— Все как раз напротив…

— Ты, Никитин, смотрю, распоясался, посетителям отдых нарушаешь, а?

Ресторатор от неожиданности присел:

— Да я-то при чем?

— Придется тебя, любезный, в часть предоставить и там протокол составить.

Ресторатор ахнул:

— Меня, в часть?

— А ты глаза не вылупливай! Собирайся. И этого заверните, что на закуске отдыхает. Так рассчитываю, что придется вам обоим у нас заночевать, до выяснения всех обстоятельств. А там — этапом в Сибирь!

— Господи, за что? — Ресторатор чуть не заплакал. Но потом, вспомнив про обычаи и порядки, стал вежливо кланяться. — Только милость, ваше благородие, господин городовой, окажите, откушайте обед.

Городовой отрицательно помотал башлыком:

— По твоей причине и так с поста отлучился — непорядок!

— Ну уважьте хоть рюмкой водки! Эй, Анисим, Василий, быстр-ро!

Лакеи в мгновение ока принесли на подносе три больших лафитника с водкой. На другом стояли две небольшие тарелки — с икрой красной и черной, лежали ломти хлеба.

Никитин, оттопырив деликатно мизинец, как это делают провинциальные парикмахеры, пальцем помогал объяснению:

— Извольте видеть, вот это желтая, сердечную боль утишает — лимонная водочка, вот сия — можжевеловая, чтоб в организме тухлости не происходило, а это широкого воздействия — перцовая.

Городовой снизошел до просьб, выпил водку всех лечебных диапазонов, съел всю черную икру, а красной — лишь две столовые ложки.

— Достаточно, а то обопьюсь… — и любезно взял с собою холодного поросенка. — Супруга любит — под хреном!

Ресторатор низко поклонился и уже в дверях, для силы воздействия, протянул ассигнацию:

— Позвольте, ваше благородие, принять от заведения на память, — и засунул в карман городового купюру.

Городовой еще более помягчал, но относительно штабс-капитана решение было бесповоротным: