Триумф графа Соколова

Далее, преступление в разгар торгового дня, — стало быть, рисковали, а ради чего? Выручку хотя забрали, но по случаю раннего часа она была незначительной. Враги? Но таковых и у старика Овчинникова не было. Опросили возможных свидетелей. Показания были противоречивые. Однако все дружно свидетельствовали, что уже часов с десяти утра Овчинников почему-то закрыл лавку на обед. Видели нескольких людей, в разное время выходивших из лавки, их внешность точно никто описать не умел.

Опросили десятки приятелей убитого, родственников, постоянных покупателей. Все оказалось тщетным. Жеребцов был прекрасным сыщиком, но в тот раз он убийц не разыскал.

И вот, спасибо разговорчивости преступника, это дело неожиданно нашло свое разрешение.

Важные признания

Мишка спросил:

— А чего топтунам сделали в наказание?

— На каторгу отправили! — веселился Соколов.

— Ну?! И правильно! — Из Мишки хлестало нетрезвое хвастовство. — Эх, какой бы из меня сыщик первоклассный вышел! Вот, скажем, Смолин с Сухаревского рынка — точно говорю, не плоше его был бы. Потому как все воровские хитрости насквозь прошел — даже досконально.

Соколов с сомнением протянул:

— Разве? Для этого, прежде всего, воровской мир надо знать. А ты, Мишка, парень шустрый, но…

Мишка совсем разгорячился:

— Да я до всего проник, все, почитай, знаю малины, а также ямы — места сбыта спертого добра, знаю всех скупщиков краденого, всяких мошенников — все вот в этом кулаке они у меня.

— Проверю, Мишка! Коли не врешь, премию получишь — вина и папирос. Какие уважаешь?

— Насчет покурить? Пользуюсь лавкой фабрики «Дукат», на Петровке это. Когда деньги позволяют, наслаждаюсь «Реноме» — сто штук за рубль-с, а по бедности и «Дюшес» хорош.

Мишка прервался, с тоской посмотрел на Соколова:

— Эх, совсем в горле пересохло.

Соколов смилостивился, зашел в соседний кабинет, принес последнее, что оставалось от пышного ужина Тюкеля, — бутылку мадеры.

— Пей сколько влезет!

Мишка разом осушил лафитник, крякнул:

— Хор-рошо винцо! Когда разбогатею, цельный день винами дорогими стану утешаться.

— Когда ты разбогатеешь, то утешаться будешь не винами, а лекарствами. Я тебя, паразита моей жизни, сладко угостил?

— Прямо не верится, что в Бутырке торчу, словно в хорошем трактире гуляю. Как и выразить вам, господин полицейский полковник, не знаю…

— А теперь отвечай коротко, быстро и только правду. Раз соврешь — в нижнюю камеру к грызунам пойдешь. Твое имя?

— Михаил Антонов Маслобоев.

— Возраст?

— Тридцать первый годок с Филипповского поста пошел.

— Судимостей?

— Три!

— Голубей гонял?

— Нет!

— Вино пьешь?

— Пью!

— У кого пожар случился?

— У меня!

— Куда сбежала Елизавета Блюм?

— Не знаю, вот истинный крест!

Фокус Соколова не прошел, а на него многие закоренелые преступники попадались. Он сделал последнюю попытку:

— Мишка, как же так? Елизавета с тобой жила, много тебе рассказывала. Ну, где в Москве ее квартира?

Мишка прижал руки к сердцу.

— Истинно говорю, не знаю! — Малость посопел, добавил со злостью: — Знал бы — сказал, ведь гнусней бабьего семени ничего на свете нет: самые продажные и добра не помнят. Я столько марушек с Цветного бульвара перещелкал — со счета сбился. А чего Елизавета ко мне прилипла? Она благородная, из себя краля писаная. Поначалу я аж робел. А потом, как началось, она такое откалывала, что я у самых клевых баруль не видывал. Я ей говорю: «Странно, что вы ко мне, простому мужику, с чувствами и своим разнообразием!» Она буровит: «Ты мужик простой, а хрен твой золотой!» Поди, с кем спит, тому так и говорит. А еще заявляет как-то: «Купим мергафон, буду любить тебя под музыку!» У меня уже ксива Кашицы была, я ходил свободно, ничего не боялся. Сели на сани, отправились с ней на Петровку, к Иосифу Мюллеру. Сотенную отвалила за мергафон, «Симфония-Экстра» называется, да к ней два ящика пластинок. Так, бывало, заведет Вавича «Очи черные» и скорей меня седлать. Смешно, право!

— Когда Елизавета к тебе попала?

Мишка сморщил лоб, мучительно задумался. Вдруг просиял:

— Вспомнил, как раз в канун праздника великомученицы Екатерины, я еще в храм на службу зашел.

— Стало быть, двадцать третьего ноября?

— Точно! Елизавету привез Ванька Елагин, он подтвердит. Сказали, что конспиративную малину, где прежде она жила, охранка разгромила. Ей удалось ухилять, вот ее ко мне на время спрятали. Только Елизавета так прижилась, что потом съезжать не захотела. Да мне она к сердцу прикипела. Такая чистенькая, умная. И к тому ж расчет есть: не надо на Цветной бульвар в публичные дома катать и на блядей тратиться — все под рукой.

Соколов недоверчиво покачал головой:

— Разве в разговорах не обмолвилась, по какому адресу до тебя жила?

Мишка глубоко задумался, потом вдруг хлопнул себя по лбу, осклабил брыластую пасть:

— Вспомнил, ваше благородие! Пропасть мне без возврата, вспомнил! Сказала как-то: «Я на Немецкий рынок по утрам за продуктами хожу!» Я понял так, что ее малина где-то рядом. Выпить позволите? — Не дожидаясь ответа, махнул еще лафитник.

— Это она записку писала, которую ты в Петербурге по адресу на Загородный проспект таскал?