Триумф и прах

– Может потому что я не считаю себя таким, как все, и преследую иные цели.

– Интересно какие? – синьор Уильям навис телом над столом. – Только не говори, что музыка достойна почестей! Музыка – слишком ограниченный род занятий. Принесет ли она истинное удовольствие, когда по воле злого рока, к примеру, ты лишишься слуха или зрения? Женщина – самый проверенный способ согреться ночами, не только телом, но и сердцем. Кому ты будешь нужен, когда жизнь превратит тебя в беспомощное жалкое насекомое? Может быть, скрипка даст тебе пищу, подогреет на огне суп или приласкает в горькие часы? Ах, прекрати эту шекспирщину!

Джеймс вызывающе посмотрел в глаза отцу.

– Если говорить о музыке, которая снаружи – ты прав, она действительно несовершенна и хороша при определённых обстоятельствах. Но музыка, рожденная и оживающая внутри, не нуждается в условностях. Она идеальна.

– Джеймс, твои сужденья легкомысленны! Нельзя прожить увлеченьями, нужно зарабатывать себе на хлеб. Я сколотил немалое состояние, но ты не получишь ни крупицы из того, если не бросишь валять дурака!

Джеймс не сводил ясных проникновенных глаз с отца. Во взгляде Уильяма говорили твердыня и злость. Джеймс встал:

– Доброго дня! – мягко сказал он, после чего сразу удалился.

Я припомнила слова Джеймса, сказанные при первой встрече наедине: «Добро и зло – понятия относительные.», и по неведомым причинам почудилось, в ту самую минуту заявленного добра Джеймс отцу не желал.

Когда шаги Джеймса стали уже отдаляться, Уильям тяжело вздохнул и тоже покинул кабинет.

9.

Уже спустя многие годы меня спрашивали: каким вам виделся великий гений – Джеймс Кемелли? Я затруднялась дать точный, но в то же время красочный, насыщенный аргументами ответ. Беседы с ним были мимолетны, а выводы после разговоров запутанны. Описать в двух словах противоречивую натуру, в которой по юности лет блуждал даже сам Джеймс, было невозможно. На первый взгляд он представлял собой обычную геометрическую фигуру, мало отличную от других фигур, живущих по законам науки и повинную общим правилам. Но на самом деле это было грубое заблуждение. Стоило лишь слегка углубиться в автобиографию, знакомую единицам – и становилось очевидным, что та повинность Джеймса была наигранной видимостью. В виду некоторых сил, упомянутых им в одном из наших разговоров и понятую мной значительно позже, видимость сохранялась долгие годы. Но никакая сила не сумеет остановить уничтожение урожая от налетевшей саранчи. Джеймс служил урожаем для несравненного дара, который будто саранча зародился в теле младенца и остался пожирать его до конца бренных дней.

Избирательность памяти – вещь уникальная. Признаться, я начинаю забывать многие встречи, суть разговоров, а иногда вовсе не помню, куда положила очки для чтения или записную книжку, зато воспоминания, связанные с Джеймсом Кемелли, не боятся палача, именуемого временем. Они будут существовать в памяти, пока дышащее тело не покинет жизнь. Я помню, как сейчас, тот день, когда отсиживалась в шкафу кабинета Кемелли. Ноги дрожали, а испуганное тело бил озноб от возможного стыда. Но мне удалось остаться незамеченной. Я прошмыгнула в гостиную к уличной двери как раз, когда Джеймс спускался по лестнице вниз. Вероятно, тогда он подумал, что я только что появилась в доме.

– Вы снова пришли читать нотации? – спросил он меня. – Тогда спешу огорчить: сегодня я пребываю в ужасном расположении духа.

То являлось неоспоримой правдой: Джеймс был необычайно хмурым. Редкие бесформенные брови едва заметно сдвинулись, а в глубоких глазах жила пустота.

– Нет, я пришла отдать вам это.

Я протянула ему письмо Летиции. Джеймс устремил на него усталый взор, протянул руку, вялым движением взял послание и немедля порвал его пополам, протягивая назад оставшиеся кусочки. Я остолбенела, глядя на изничтоженное письмо, на которое Летиция возлагала чуть ли не святую веру. Джеймс отошёл к патефону у дальней стены, где рядом с ним теснился секретер с ящиками, и поставил музыкальную пластину. По комнате разнеслась торжественная мелодия, и нельзя было ни признать мотивы великого произведения «Времена года. Осень⁴». Точно прикованная я стояла на месте, стараясь вернуть себе дар речи и способность чётко формулировать вопросы, пока Джеймс не отрывал глаз от крутящейся пластинки.

– Вам не интересно, что там было написано!? – овладев собой, спросила я.

– Мне всё равно.

– Даже не спросите от кого оно?

– Я не жду писем. Всё равно.

– А я скажу от кого, может, тогда вы задумаете все-таки его прочитать.

Не соизволив дождаться моего ответа, Джеймс открыл первый ящик секретера и достал целую стопку писем, связанную шпагатом.

– Вот, почитайте, если вам любопытно, – Джеймс небрежно швырнул её на круглый стол. – Ручаюсь, автор у них один и тот же.