Она не понимала, что с ней происходит и почему ее одолевают такие странные чувства. Все казалось совершенно бессмысленным. Мысли вновь и вновь возвращались в то раннее утро, когда она отправилась в еженедельный обход дома, убедившись, что сестры встали, умылись и оделись. Войдя в голубую комнату для гостей, она обнаружила, что на широкой постели кто-то лежит. Ее почему-то не предупредили, что в осажденный город приедут гости, а Хартум не то место, где могли оказаться случайные посетители. А значит, она должна была немедленно покинуть гостевую комнату и поднять тревогу, но почему-то не сделала этого. Напротив, решила подойти поближе и посмотреть, кто там лежит. Ребекка до сих пор не могла понять, как решилась на такой отчаянный поступок. Не успела она толком разглядеть человека под тонкой простыней, как тот вдруг вскочил и набросился на нее с кинжалом, словно леопард на свою добычу с ветви высокого дерева. В мгновение ока ее прижал к полу совершенно голый мужчина с длинным ножом в руке.
То и дело возвращаясь к подробностям этого ужасного момента, она закрывала лицо руками. Правда, она не в первый раз видела обнаженное мужское тело. В шестнадцать лет родители повезли ее по столичным городам Европы, и они с матерью отправились посмотреть на «Давида» Микеланджело. Ребекку потрясла невыразимая красота знаменитой статуи, но холодный белый мрамор не пробудил в ее юной душе сильных эмоций. Она спокойно делилась впечатлениями со своей матерью, не покрываясь краской стыда.
Мать всегда считала себя эмансипированной женщиной. В то время Ребекке казалось, что это означает лишь курение в будуаре турецких сигарет и откровенное обсуждение особенностей мужской анатомии и функционального назначения отдельных органов. Лишь после ее драматического самоубийства она поняла истинное значение этого слова. Во время похорон в Каире Ребекка случайно подслушала разговор женщин, которые шепотом обсуждали, что Сара Бенбрук наставляла рога своему мужу Дэвиду намного чаще, чем готовила ему завтрак. Ребекка знала, что мать никогда не готовила мужу завтрак, и насторожилась. Она нашла словарь в библиотеке отца и посмотрела там значение слова «рогоносец». Конечно, ей понадобилось немало труда, чтобы осознать истинное положение вещей, но дойдя наконец до сути, она решила, что никогда не станет такой же эмансипированной, как ее мать. Она знала, что всю жизнь будет верной и преданной женой своего мужа.
Во второй раз она видела обнаженное мужское тело в прошлом году. Дэвид взял ее и близняшек в официальную поездку по верховьям викторианского Нила. А там, на побережье большой реки, проживали совершенно дикие племена шиллук и динка, которые не обременяли себя одеждой. Девушки были крайне поражены этим обстоятельством и не могли успокоиться даже когда отец объяснил им, что для местных жителей это давняя традиция и не стоит обращать на них никакого внимания. С тех пор Ребекка считала огромные черные отростки аборигенов безобразным украшением туземцев и относилась к ним, как и к другим вещам подобного рода, например, кольцам в проколотых губах и ноздрях у представителей племен Новой Гвинеи, которых видела на иллюстрациях.
Однако когда Пенрод Баллантайн набросился на нее этим утром, эффект был просто потрясающий. Ее охватило странное чувство, от которого она до сих пор не могла избавиться. Даже сейчас, в полной темноте, с шерстяной накидкой на голове и прижатыми к лицу руками, она ощущала, что заливается густой краской, а лицо горит огнем.
Она в очередной раз сказала себе, что никогда больше не будет об этом думать. Под словом «это» она подразумевала все увиденное утром в голубой комнате для гостей. Никогда. Никогда больше. Она повторяла эти слова как заклятие, но чем старательнее стремилась забыть увиденное, тем сильнее оно врезалось в память, вызывая смутное беспокойство. Уже через минуту она снова погрузилась в эти воспоминания.
После того давнишнего визита в Европу Ребекка случайно подслушала разговор матери с подругой. Они обсуждали именно этот предмет и в конце концов пришли к выводу, что обнаженная женщина может быть прекрасной, а обнаженные мужчины таковыми не являются, кроме, разумеется, «Давида» Микеланджело.
– Это не было безобразным или неприличным, – возразила тогда Ребекка матери. – Это было… Это было… – В то время она так и не нашла ответа, поскольку и сама не знала, что это было. Но уже ощущала нечто волнующее, будоражащее воображение, томящее душу. А происшедшее позже между ней и Райдером Кортни имело самое непосредственное отношение к первому эпизоду, причем настолько странное и непонятное, что невозможно было определить словами.